Стоунхендж - Страница 22

Лунный свет падал на ее лицо. Глаза казались темными впадинами, кожа неестественно бледной. Вся она показалась рыцарю непривычно тонкой, совсем не той сильной и уверенной поляницей, какой видел ее всегда.

– Я вообще боюсь темноты, – призналась она, вздрогнув.

– Такой, – ответил он искренне, – я тоже.

Из туч падали с ревом, скрежетом и в сполохах молний дракон и его противник, что начал расплываться туманом, исчезать… Уже едва заметной светящейся дымкой опустился за лесом, и вдруг там возникла темная мрачная гора, а на горе вырисовывался на все более светлеющем небе замок – с зубчатыми башнями, перекидными мостами, окруженный высокой стеной.

Дракон поднялся в воздух выше, кинулся на замок, как падающая лавина. Томас зажмурился и сжался в комок, когда дракон ударился грудью о замок. Земля затряслась, позже донесся густой гул, будто ударили в гигантский колокол. Томас видел, как дракон, будучи почти вровень с замком, перегнулся через стену, хватал страшной пастью башню.

Вдруг замок озарился светом, будто там лишь сейчас проснулись. Дракон яростно взревел, сшиб вторую башню, но свет слепил и жег, дракон ревел от боли и ярости.

Земля тряслась, воздух стал сухим и горячим. Томас смотрел на битву исполинов остановившимися глазами. Костер угасал, женщина бросила на багровые угли ветку. Томас опомнился, калика велел огонь поддерживать, швырнул остаток хвороста. Не занялось, женщина поспешно встала на четвереньки, дула на угли, смешно раздувая щеки. Багровый свет освещал ее лицо снизу, оно показалось Томасу чужим и страшноватым.

Костер наконец разгорелся, но рассвет явственно теснил тьму. Томас начал поглядывать на калику: будить, не будить? Заодно можно расспросить о странных противниках. Томас начал догадываться, почему калика спит. Дракон и волшебство могут драться всю ночь и весь день. Не лишать же себя сна или обеда.

Женщина решила за него: калика открыл от толчка один глаз, другой, сел, сладко потягиваясь.

– Черт-те что снится ночью.

– Да уж, – сказал рыцарь ядовито. Тяжелый удар потряс землю, подернутые серым пеплом угли подпрыгнули, запылали коротким ярким огнем. – Взгляни-ка туда.

Волхв почесался, зевнул, глаза были еще сонными.

– А, вот почему мерещилось всякое… Ты бы испек зайчика или хотя бы пару рябчиков. Дорога длинная!

Томас сказал обидчиво:

– Испечешь! Все зверье от страха попряталось под листья, дрожмя дрожит.

– Вот и бери голыми руками. А-а, ты ж умеешь только по-рыцарски, когда сотня загонщиков прямо на тебя выгонят оленя. Да еще и привяжут!

– Сэр калика, – сказал Томас дрожащим от негодования голосом, – я понимаю, что ты спал плохо, снилось что-то гадкое, но нехорошо все вымещать на мне!

– Нехорошо, – признал Олег сокрушенно. – Винюсь, сэр Томас. Как ты думаешь, если снится коза на веревке – к добру ли?

Томас указал пальцем через плечо, где противники метали друг в друга целые реки молний.

– Если такая коза, то явно к добру. К добру и радости. Подойди поближе, от радости запоешь и даже затанцуешь.

Калика достал из мешка краюху хлеба, разломил. На дракона и сверкающий замок даже не повел бровью. Глаза у него были грустные и усталые.

Из замка били непрерывные струи света. Дракон корчился, отступал, бросался сбоку, бил лапами. Его черные крылья полностью накрывали замок, но струи света прожигали рваные дыры, наконец крылья вовсе превратились в лохмотья. С отступлением ночи замок и дракон бледнели, а молнии становились все слабее. Гром уже не сотрясал землю, ревел измученно, как старый больной зверь.

Калика отряхнул крошки, сунул остатки хлеба в мешок и поднялся. Из-за виднокрая полыхнул яркий луч, поджег первое облачко. Оно заполыхало оранжевым огнем, озарило и землю. Замок стал вовсе призрачным, заколыхался, как утренний туман. Дракон рос, гигантские крылья отделились от грузного тела, поднялись выше и рассеялись в небе. Туловище дракона превратилось в клочья тумана, те унесло свежим ветерком.

– Ну вот, – сказал Томас с облегчением, – пошел черт по тучу, а из нее и стрельнуло. Не зная броду, поперек батьки в пекло не лезь!

– Пошли, – сказал калика. – Я от твоих поговорок скоро на дерево полезу.

Томас дивился, как умело прятались росские поля в лесу. Степь грозила набегами, от нее отгораживались диким непроходимым лесом. Деревья-великаны, корявые ветви опускаются до земли, не пройти, не проехать. Мало того, деревья валили умело, вершинами крест-накрест, человеку не пробраться, а вся сила степняка во внезапном налете, в скорости.

Не будь калики, Томасу не выбраться бы, сгинуть среди лесных завалов. Тот как-то помнил, а скорее понимал, где свернуть, где сдвинуть поваленное дерево, чтобы сразу открыть дорогу. Извилистые засеки то уводили в колючие заросли малинника, калины, орешника, то хитро заманивали в топкие ручьи.

И уж когда рыцарь совсем отчаивался, мог же и калика заблудиться, неожиданно деревья расступались, впереди открывались зеленые тучные поля. По лугам паслись огромные стада туров. Калика убеждал, что это домашний скот, только в нем много дурьей крови.

Пастухи большей частью были пешие, но плащи растопыривали секиры на длинных рукоятях. Почти у всех за плечами торчали луки и колчаны, а рогатинами загоняли обратно отбившихся от стада животных.

Однажды шли через странный лес, в котором не было ни оленей, ни лосей, ни кабаньих стад, даже птицы не стрекотали. Земля была голая, мох был только на деревьях, а те возносили к небу такие же голые ветви. За день истратили остатки еды, а к вечеру калика лишь убил палкой большую толстую змею. Когда он взялся сдирать с нее шкуру, Томас спросил неверяще:

– Ты что… собираешься ее съесть?

– Боже упаси, – отшатнулся Олег. – Как мог на меня такое подумать? Смотри, какая здоровенная! Здесь хватит на троих.

Он развел огонь, ибо круто изогнутый свод неба из сверкающе-голубого стал синим, потемнел, на нем зажглись звезды. А разгорелись они во всем блеске на черном, как бархат, небосводе. Луны не было, но Олег видел по звездам, что ночь течет к началу второй четверти. Мог бы сказать и точнее, мог даже очень точно, но в той жизни, которую вел, почти все точные знания были ни к чему. Чаще просто вредили либо ярили душу.

Когда он аккуратно нарезал змею ломтиками и насадил их на прутики, Томас отстранился:

– Не понимаю, как ты ее будешь есть!

Калика подумал, согласился сокрушенно:

– Ты прав. Ее бы с лучком да чесночком.

Яра сказала с отвращением:

– У моего бати как-то свиньи затоптали гадюку, что ползла через скотный двор… Так сами и съели. А люди змей не едят.

– Человек не свинья, – возразил калика, – он ест все. Это верующие налагают для себя запреты, чтобы отличаться от других. Иудеи не едят свинину, до которой падки англы, англы не едят кузнечиков, которых обожают сарацины, сарацины в пост не едят днем, а до отвала наедаются ночами…

– Все равно, – сказала Яра решительно, – я гадюку есть не буду! Боги наложили запреты на гадов.

– Так на гадов, не на людей же.

– Запрет есть гадов!

– Не знаю… – сказал калика раздумчиво. – Запреты бывают разные. Вот, помню, как-то двое голодных после битвы ходили среди трупов, карманы выворачивали, в сумках шарили… Смотрят, один трупец лежит рылом вверх, живот распорот, а желудок полон… Видать, поел плотно перед битвой, еда не успела перевариться, ну разве что самую малость. Один говорит другому, давай, мол, съедим. Другой подумал-подумал, поколебался и отказался. Холодное все, говорит. Застыло! Труп-то вовсе окоченел. Если бы чуть раньше… А первый взял и выел у того из распоротого желудка остатки полупереваренной еды. Да только в самом конце попался ему волосок. Ну, понятно, стошнило. Любого из нас бы… Тут второй и говорит довольно: ура, в твоем пузе нагрелось! И подобрал с земли, поел…

Томас сидел весь зеленый, даже покрылся пятнами, похожими на трупные. Буравил калику ненавидящим взором. Яра прижала ладонь ко рту и пропала за кустами. Калика гнусно улыбался: