Столпы Земли - Страница 7
Слушая ее голос, мягко звучавший в прозрачном осеннем воздухе, Том прикрыл глаза и представил себе плоскогрудую девчушку с перепачканным лицом, сидящую за длинным столом в компании головорезов – дружков отца, пьющих крепкое пиво, рыгающих и орущих песни о битвах, грабежах, насилиях, лошадях, рыцарских замках и девицах, пока не наваливался сон и ее маленькая золотистая головка падала на шершавый стол.
Если бы ее грудка могла остаться плоской навсегда, она прожила бы счастливую жизнь. Но пришло время, когда мужчины стали смотреть на нее совсем иначе. Они больше не смеялись во всю глотку, услышав: «Прочь с дороги, а то я отрежу тебе яйца и скормлю их свиньям!» Некоторые глазели, когда она снимала шерстяную тунику и в полотняной рубашке укладывалась спать. И теперь, если хотели помочиться, они поворачивались к ней спиной, чего прежде никогда не делали.
Однажды Эллен увидела, что отец беседует с приходским священником – это случалось крайне редко – и оба время от времени поглядывают в ее сторону, из чего можно было заключить, что речь идет именно о ней. На следующее утро отец сказал:
– Ступай с Генри и Иверардом и делай то, что они тебе скажут. – И поцеловал ее в лоб.
Эллен мучилась вопросом: что, черт побери, на него нашло, может, добреет с годами? Она оседлала своего серого жеребца, отказавшись ехать на дамской лошади или пони, и тронулась в путь в сопровождении двух стражников. Они привезли ее в монастырь и оставили. Едва стражники уехали, стены монастыря содрогнулись от страшных проклятий. Пырнув ножом аббатису, Эллен пешком ушла домой. Но отец посадил ее на осла и, связав по рукам и ногам, отправил назад. В наказание ее заперли в келье до тех пор, пока не заживет рана аббатисы. Там было холодно, сыро и темно, как ночью, и ничего, кроме воды, ей не давали. Но когда ее выпустили, она снова ушла домой. И вновь отец отправил ее в монастырь. На этот раз, прежде чем бросить в темницу, ее высекли.
Конечно, в конце концов она сдалась и, облачившись в подрясник, послушно следовала монастырским правилам и зубрила молитвы, хотя в душе ненавидела сестер, презирала праведников и не верила ни единому слову из того, что ей говорили о Боге. И все же она научилась читать и писать, освоила музыку, рисование и счет, а к французскому и английскому языкам, на которых говорили в доме отца, добавила латынь.
Надо признать, что жизнь в монастыре оказалась не такой уж плохой. Это была община, в которой жили только сестры-монахини со своими строгими правилами и ритуалами, а именно к такой жизни она привыкла с детских лет. Все сестры должны были выполнять какую-нибудь физическую работу, и скоро Эллен приставили ухаживать за лошадьми, а потом и вообще поручили управлять конюшнями.
Бедность ее не страшила. Правда, послушание далось нелегко, но в конечном итоге и это пришло. Третья добродетель – целомудрие – никогда не доставляла ей особых неприятностей, хотя время от времени – исключительно назло аббатисе – она знакомила ту или иную послушницу с запретными удовольствиями…
На этом месте Агнес прервала рассказ Эллен и, взяв Марту, отправилась поискать ручей, где можно было бы умыть девочке лицо и почистить одежду. Она и Альфреда взяла с собой на всякий случай, хотя и сказала, что они будут в пределах слышимости. Джек тоже было собрался с ними, но Агнес твердо велела ему остаться, и он, похоже, понял, так как снова сел. Том догадался: Агнес увела детей, чтобы они больше не слушали эту нечестивую и крайне непристойную историю, предоставив Эллен беседовать с Томом.
Однажды, продолжала Эллен, когда они были в нескольких днях пути от монастыря, лошадь аббатисы захромала. Случилось так, что неподалеку находился монастырь Кингсбридж, и аббатиса попросила тамошнего приора одолжить ей лошадь. Добравшись до своего монастыря, она приказала Эллен вернуть лошадку в Кингсбридж, а хромую привести назад.
Вот там-то, в монастырской конюшне, неподалеку от разваливавшегося Кингсбриджского собора, она встретила парня, похожего на побитого щенка. У него была расхлябанная щенячья походка, он постоянно с опаской озирался и имел такой неуклюжий и испуганный вид, что, казалось, всякое веселье выбито из него навсегда. Когда она с ним заговорила, он ничего не понял. Она попробовала латынь, но он явно не был монахом и ничего не понял. Когда же она сказала несколько слов по-французски, его лицо озарила радость.
В монастырь Эллен уже не вернулась.
С того дня она стала жить в лесу, сначала в шалаше, сложенном из веток и листьев, а затем в пещере. Она не забыла навыков, приобретенных в доме отца: охотилась на оленей и лебедей, ставила капканы на зайцев, ловко потрошила дичь, готовила мясо и даже умела обрабатывать шкурки и шить из них одежду. И конечно, ее пищей стали лесные фрукты и ягоды, орехи и коренья. Лишь то немногое, что нельзя было добыть в лесу – соль, шерстяную одежду, топор или новый нож, – приходилось красть.
Худшее время наступило, когда родился Джек…
«Ну а что же француз?» – недоумевал Том. Действительно он был отцом Джека? Если да, то когда он умер? И как? Но по лицу Эллен было видно, что она не расположена говорить на эту тему. И заставить переменить решение ее не удастся. Так что свои вопросы Том оставил при себе.
К тому времени отец умер, шайка его разбрелась, и на всем белом свете у нее не осталось ни родственников, ни друзей. Когда подошло время рожать, Эллен развела у входа в пещеру большой, на всю ночь, костер; под рукой были вода и кое-что из еды, а чтобы защититься от волков и диких собак, она приготовила лук, стрелы и ножи и даже разложила украденную у епископа плотную красную мантию, в которую собиралась завернуть младенца. Единственное, что ее страшило, это родовые муки; и довольно долго ей казалось, что она умрет. Но как бы там ни было, она выжила, а малыш родился здоровым и крепким.
С тех пор прошло одиннадцать лет. Эллен и Джек жили просто и скромно. Лес давал им все необходимое. На зиму они припасали дикие яблоки, орехи, солили и коптили дичь. Эллен часто думала, что если бы на земле не было ни королей, ни лордов, ни епископов, ни шерифов, все могли бы жить такой жизнью и быть совершенно счастливы.
Том спросил, как ей удавалось обезопасить себя от других разбойников, таких, например, как Фарамонд Открытый Рот. «Что было бы, если бы однажды ночью они набросились на нее и попытались изнасиловать?» – подумал Том, и дрожь возбуждения пробежала по его чреслам, хотя сам он никогда не овладевал женщиной против ее воли, будь то даже собственная жена.
Но Эллен ответила, что разбойники ее боятся, и, глядя в ее странные глаза, Том понял, почему: они считали ее ведьмой. Что же касается других людей, проезжавших через лес, людей, которые знали, что могут безнаказанно ограбить, избить и даже убить разбойника, то от них Эллен просто пряталась. Почему тогда она не испугалась Тома? Да потому что увидела, какая беда приключилась с Мартой, и захотела помочь. Ведь у нее у самой есть ребенок.
Она научила Джека всему, что знала с детства: как следует обращаться с оружием и охотиться. А еще она научила его тому, что узнала в монастыре: читать и писать, петь и складывать цифры, говорить по-французски и по-латыни и даже пересказала ему Библию. А долгими зимними вечерами она развлекала сына услышанными от француза историями, и балладами, и песнями, которых тот знал бесчисленное множество.
Тому казалось невероятным, что Джек умел читать и писать. Сам-то он мог написать лишь свое имя и несколько слов, таких, как «пенс», «ярд» или «бушель». Агнес, будучи дочерью священника, знала больше слов, хоть и писала медленно и с трудом, высунув от усердия язык. Альфред же не мог написать ни слова и с трудом узнавал собственное имя, а Марта и этого не умела. Возможно ли, чтобы этот полоумный ребенок был более грамотным, чем все семейство Тома?
Эллен попросила Джека написать что-нибудь, и тот, разровняв землю, нацарапал на ней несколько букв. Том узнал первое слово: «Альфред», но, будучи не в силах прочитать остальные, почувствовал себя круглым дураком. Спасая его от позора, Эллен прочла: «Альфред больше Джека». Мальчик быстрыми движениями нарисовал двух человечков – одного побольше, другого поменьше. И хотя изображение выглядело довольно примитивно: один был широкоплеч, с глуповатым выражением лица, а другой – маленький, ухмыляющийся, – Том, который знал толк в рисовании, был поражен простотой и точностью нацарапанной на земле картинки.