Столкновение - Страница 99

Новелла о Скорцени была известна читателям и раньше. Иной критик может спросить: правомочно ли столь открытое использование написанного ранее? Думаю — да, и попытаюсь это доказать.

Каждый эпизод писательской работы есть некий «кирпич», своеобразный строительный материал. Он может занимать то одно, то другое место в зависимости от целей, которые ставит перед собою литератор. Все в жизни многогранно: человек, событие, процесс. В каждый отдельный момент нам дано увидеть только некоторые грани и лишь их взаимосвязь со временем и пространством. Помещение индивидуально воспринятого факта в другую структуру позволяет, говоря словами Ю. Семенова, «повертеть факт, помять его».

Историк, воспользовавшись отработанной методикой, может препарировать факт в статье или монографии.

Писатель же волен, изменяя конструкцию в целом, оставлять в ней стабильными элементами те или другие «кирпичи» фактов, ибо он, писатель, служит — помимо точности и достоверности — еще и занимательности, и художественной убедительности изображаемого.

Я уже отмечал абсолютную автобиографичность книги. Помимо того, что ее пишет человек, который является одним из ее действующих лиц, помимо того, что она есть рассказ об авторском поиске, в разряд причин я бы отнес следующее: каждый человек есть неотрывная часть истории, крошечная, но значимая главка бесконечной книги, именуемой «жизнь». Потому-то в книге, проходящей по жанру международной публицистики, писатель рассказывает о близких — о дочерях, об отце, пристально внимателен к деталям быта.

Люди, включившиеся в гуманный поиск, обладают не только обостренным чувством справедливости, но и завидным мужеством, ибо делу, которым они занялись, противостоит отнюдь не беззащитный мир финансовых крезов; мир, который не гнушается никакими средствами, даже и теми, которые по преимуществу принадлежат миру преступному. Не меньшим мужеством должен обладать и писатель, рискнувший подвергнуть нити, связующие времена, испытаниям на прочность. Убежден: быть писателем политическим означает не только принадлежать к определенному жанровому «департаменту», но, быть может, это прежде всего стиль жизни.

А. Ч. Я назову сейчас не случайные для нашего разговора имена: Александр Дюма-отец и Морис Дрюон. Бывает, что читатель узнает историю Франции по их романам. Это потом он будет читать Е. В. Тарле, А. З. Манфреда, Н. Н. Молчанова, других историков, если, конечно, будет. Сначала на его столе — произведения этих писателей; в них, в угоду фабуле, акцент расставляется порой совсем не на тех фактах, которые истинно важны для истории. В таком случае д’Артаньян может стать главной фигурой эпохи Ришелье…

Ю. С. Иногда задаю себе вопрос: насколько то, что я пишу, исторически верно? Ведь я могу чего-то не знать и тем исказить историю. Конечно, такое может случиться. Но я стараюсь выяснить все возможные обстоятельства того или иного исторического события, с тем чтобы домысливания было как можно меньше и чтобы оно не выходило за рамки могущего быть. Возьмем «Бриллианты для диктатуры пролетариата». Что это: «сказка — ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок»? Нет, вот 53-й том Полного собрания сочинений В. И. Ленина. В нем ответ Ленина на письмо члена коллегии ВЧК Г. И. Бокия и разъяснения ИМЛ. Затем — 11-й том Биографической хроники В. И. Ленина; в Центральном архиве Октябрьской революции — вся эта информация доступна, она есть, ее легко найти, все дело Гохрана в пяти томах. Они лежали в открытом хранении, папки эти никто не развязывал с середины двадцатых годов, так что я шел за правдой. Естественно, Исаеву я где-то отдавал себя, но я себя отдавал и его врагу — графу Воронцову. Писатель обязан раздавать себя своим героям, только тогда герои будут живыми людьми.

А. Ч. И все же насколько близок к истинно историческим событиям, например, сюжет одного из самых популярных ваших романов — «Семнадцать мгновений весны»? То, что переговоры между Германией и США велись, мы знаем, но так ли все это было, как у вас в романе? И почему эта тема? Детективная сторона дела ясна, она вне конкуренции, а политическая? Так ли уж важна она сейчас?

Ю. С. Я готовился писать роман с 1965—1966 годов, когда проводил недели, беседуя с бывшим сотрудником ведомства адмирала Канариса генералом Бамлером, читал и перечитывал переписку между Сталиным, Рузвельтом, Черчиллем. Это было время, когда наша страна выступила с концепцией разрядки, апофеозом которой стал Хельсинки. Но я еще не знал тогда, что будет Хельсинки, что будет провозглашена Программа мира, что мир увидит реальную возможность безъядерного существования, но тенденция уже просчитывалась. И я, как гражданин своей страны, не мог не задавать себе вопрос: ну, хорошо, а в какой мере наши контрагенты — Соединенные Штаты в данном случае — будут честны с нами в предлагаемой политике новых отношений? Те или иные события истории стоит серьезно исследовать только в том случае, если их можно спроецировать в будущее. Переговоры Вольф — Даллес оказались ключом к сюжету книги.

Отсюда все и пошло, здесь начало работы.

Меня спрашивают, был ли Штирлиц на самом деле? Я говорю — нет, это собирательный образ, но ведь было из кого собирать — Кузнецов, Зорге, Абель, Радо, Рёслер и другие. В одном письме Сталина к Рузвельту есть совершенно ясные строки: «Что касается моих информаторов, то, уверяю Вас, это очень честные и скромные люди, которые выполняют свои обязанности аккуратно… Эти люди многократно проверены нами на деле». Наши люди у немцев были. Но какими они были? А здесь уж позвольте мне, как писателю, «проиграть» этого человека.

Итак, как рождается книга? Сначала проблема, которая занимает меня как гражданина, далее — исследование исторических материалов и, наконец, «проигрывание» истории через себя.

А. Ч. Ваш герой отличается от героев других авторов, пишущих приключенческие романы, детективы, тем, что предельно занят своей работой. У него почти нет личной жизни. У него есть коллеги, помощники, но это и все… Возьмите болгарского писателя Богомила Райнова…

Ю. С. Прекрасный писатель!..

А. Ч. Его герой влюбляется в кого ни попадя, и именно любовные коллизии становятся важным, порой решающим моментом интриги. То есть Райнов отрабатывает, как правило, классический вариант: любовь и долг. У вас другая проблема: личность, противостоящая системе. Романтический герой-одиночка. И вы показываете эту работу.

Ю. С. Когда мне чисто по-человечески хочется «дать» Исаеву близкого человека, женщину, за этим всегда следует трагедия: гибнет и Дагмар Фрайтаг в «Приказано выжить», и Клаудиа в «Экспансии». Сюжет, а точнее и честнее — жизнь разведчика не оставляет ему права на обычную человеческую устроенность: дом, семья, любовь… Однажды мой хороший кубинский друг, разведчик и писатель Мануэль Эвиа Коскульюэла, восемь лет проработавший в аппарате ЦРУ в Уругвае, автор изданной у нас книги «Паспорт 11333. Восемь лет в ЦРУ», даже посетовал на мои и так уж редкие попытки внести в повествование «лирическую ноту»…

Я помню этот эпизод. Мы сидели с Мануэлем у Семенова. Он говорил тихо, медленно, будто пропускал слова через фильтр времени, воспоминания о котором еще и сегодня неуловимым образом меняют его лицо, и тогда оно становится выжженным, как пустыня. Он, теперь уже сотрудник аппарата Совета министров Республики Куба, согласился ответить на мои вопросы о том периоде своей жизни, когда вел «тайную войну» против ЦРУ… в ЦРУ. «Хорошие дни, амиго: московская весна немного пьянит, рядом сидит любимая, жена, друг. Я давно ее не видел, понимаешь, все еще учится, прилетела в Москву — готовит диссертацию; ее волнует социология театра, меня — социология жизни, в самом конкретном проявлении… Вот и приходится менять полушария, для того чтобы побыть вместе… А тут стукнуло пятьдесят, то, что она рядом, слышишь, лучший подарок. Начнем, амиго?»

Вот небольшой фрагмент из нашего разговора, имеющий прямое отношение к проблеме, о которой говорил Юлиан Семенов.