Столкновение - Страница 94

Роману Кармену принадлежит следующее размышление о любимом герое Ю. Семенова Исаеве — Штирлице: «От романа к роману Ю. Семенов прослеживает становление и мужание Максима Исаева, коммуниста, солдата, антифашиста. Мы видим Исаева — Штирлица во время гражданской войны в Испании; в дни боев под Уэской и Харамой мы с Михаилом Кольцовым встречали таких Штирлицев — замечательных дзержинцев, принявших бой с гитлеровцами, первый бой, самый первый. Читатель будет следить за событиями, разыгравшимися в тревожные весенние дни сорок первого года, когда Гитлер начал войну против Югославии, — роман «Альтернатива», написанный Ю. Семеновым в Белграде и Загребе, открывает множество неизвестных доселе подробностей в сложной политической структуре того периода; мы видим Штирлица в самые первые дни Великой Отечественной войны, мы встретимся с ним в Кракове, обреченном нацистами на уничтожение, мы поймем, какой вклад внес Штирлиц в спасение этого замечательного города, помогая группе майора Вихря, мы следим за опаснейшей работой Штирлица в те «семнадцать мгновений весны», которые так много значили для судеб мира в последние месяцы войны, когда я, фронтовой киножурналист, шел с нашими войсками по дорогам поверженного рейха»…

Его книги бескомпромиссны в отстаивании идейных позиций антифашизма.

«Распространенное мнение, что труд историка — труд кабинетный, тихий, спокойный, — мнение отнюдь не верное. Историк подобен хирургу, зодчему, военачальнику — он всегда в поиске, он ощущает в себе страстное столкновение разностей, из которых только и может родиться единая и точная концепция того или иного эпизода истории…

Юлиан Семенов, высаживавшийся на изломанный лед Северного полюса, прошедший в качестве специального корреспондента «Правды» пылающие джунгли героического Вьетнама, сражавшийся бок о бок с партизанами Лаоса, передававший мастерские репортажи из Чили и Сингапура, Лос-Анджелеса и Токио, из Перу и с Кюрасао, из Франции и с Борнео, знавший затаенно-тихие улицы ночного Мадрида, когда он шел по следам бывших гитлеровцев… живет по-настоящему идейной жизнью… Создавая свои политические хроники, Юлиан Семенов прошел все дороги своего героя: я помню, с какой настойчивостью он выступал против «отца душегубок» Рауфа, скрывавшегося от справедливого возмездия на Огненной Земле, в Пунта-Аренасе, я помню, как вместе с перуанским антифашистом Сесаром Угарте он разоблачал подручного Кальтенбруннера — гестаповца Швендта, затаившегося в Лиме…»

А. Ч. На наших глазах происходит весьма парадоксальное явление: в течение сорока с лишним послевоенных лет на Западе вошло в жизнь и успело повзрослеть не одно поколение, воспитанное как бы вне истории…

Ю. С. Почему только на Западе? Сколько лет поколениям нашей молодежи навязывалась историческая легенда вместо подлинной истории?! Общество лишалось действительного исторического знания по самым кардинальным вопросам.

А. Ч. Не комплимента, а истины ради уточню: вы были среди тех, немногих, кто этому противостоял. И вовсе не руководствовались «реестриком разрешенных имен», негласным, конечно… Трудно было?

Ю. С. Цикл хроник «Альтернатива» я начал писать именно в шестидесятых, когда решили вновь забыть историю. Среди мотивов — протест против такого насилия над историей был непоследним. Что касаемо трудностей, отвечу словами Александра Фадеева из «Разгрома»: «…нужно было жить и исполнять свои обязанности». К тому же я и не из пугливых…

Переиначивание истории Октября продолжалось извращением истории первых лет революции. Изымались имена, коллизии, события… История мертвела. И это приводило к удручающим последствиям. Вот что пишет Олег Ефремов, вспоминая работу над спектаклем «Так победим!»: «Мы сознаем недостатки своего спектакля. Главное, не удалось показать реальное историческое окружение Ленина — на это «инстанции» не пошли, и у нас действуют Первый, Второй, Третий, а не Шляпников, скажем, или Сокольников… Критики, видевшие «Так победим!» в Австрии, справедливо заметили: «Почему же Ленин с анонимными противниками спорит, словно с манекенами? Это умаляет его заслуги».

Запад замечал наш политический проигрыш! Вот как дело оборачивалось…

И последствия не заставили себя долго ждать. Возникшее на почве неоднократного переписывания истории невежество способствовало появлению и беспамятного общества «Память», и странных «неомарксистов», и «ультралеваков», и «люберов» с «рокерами».

Увы, процесс оздоровления истории далеко еще не закончился: к примеру, в конце восемьдесят седьмого года читаю газету: на второй полосе дана информация о первом наркоме иностранных дел. О ком речь? О Георгии Чичерине. Не был замечательный ленинец Георгий Васильевич Чичерин первым народным комиссаром по иностранным делам. Был вторым. Первым — Л. Д. Троцкий. Не был первым наркомом внутренних дел Григорий Иванович Петровский. Был вторым. Первым — А. И. Рыков. Не был первым председателем ВЦИК Я. М. Свердлов. Был вторым. Первым — Л. Б. Каменев.

Мелочь? Ни в коем случае! Для того чтобы создать научно выверенную, достоверную концепцию, необходимо располагать всей совокупностью событий. В истории лишнего не бывает.

Концепция потребна не только ученому. Она каждому гражданину необходима. Ибо только на ее основе и формируется представление о собственной истории. То есть — позиция.

Теперь — дальше. До сих пор ко многим материалам, находящимся в «спецхранах», затруднен доступ исследователям. Следовательно, искажается все та же совокупность фактов. Извращается история. Как воздух необходим закон о гласности, который бы имел в своем составе норму, касающуюся общего порядка раскрытия всех архивных материалов.

А. Ч. Опросы общественного мнения показывают, что, например, в ФРГ, США, Франции многие не знают, что такое Сталинград и где он находится, причем французские журналисты задавали этот вопрос прохожим на одноименной площади в Париже; значительная часть молодых людей затруднялась ответить, кто такой Гитлер, им ничего не говорило и слово «Нюрнберг». И в то же самое время происходит расцвет политического романа. Как это объяснить?

Ю. С. Так и объясняй. Молодое поколение на Западе в самом деле мало знает и о Сталинградской битве, и о втором фронте, и о Гитлере. Именно поэтому и возникла политическая необходимость политического романа.

Он появился, как мне кажется, двуизмеримо: на Западе — как реакция на незнание истории, как реакция на возможное возрождение национал-социализма в новых формах. Это и партия Итальянское социальное движение, которая печатает и распространяет портреты Бенито Муссолини и говорит о нем как о «великом вожде нации», это и прогитлеровская «группа Гофмана» в ФРГ, которая радеет о «прошлом», это и прочие фашиствующие молодчики, многих из которых я знаю, встречался с ними неоднократно, бывал на их сборищах — правда, не как русский журналист, а как канадский.

А. Ч. А у нас?

Ю. С. Революция, восстановление, тридцать седьмой, Великая Отечественная война — вечная гордость и боль советского человека. Именно эта гордость и боль породили политический роман в его нынешнем виде, породили как жанр, как протест против замалчивания и фальсификации истории, как ответственность за моделирование возможного будущего…

…Человек и политика. Как они соотносятся, эти два понятия? В наше время, для которого характерна зависимость жизни каждого человека от «красной кнопки» на пульте управления ядерными ракетами, стоять в стороне от политической схватки — преступление или малая компетентность. И то, и другое — не похвально. Иные мои коллеги говорят: «Это чистая политика, это не для нас. Займемся лучше проблемой человека». А человек — это что, не политика? Не субъект и объект ее? Если мы собираемся формировать молодого человека, побуждать его к активной жизненной позиции, предлагать ему жить не в плену каких-то аморфных представлений, а быть граж-да-ни-ном, без чего невозможны ни демократизация общества, ни кардинальные перемены в экономике, — то это задача большой политики.