Столичная беднота - Страница 8

Мало-помалу, при помощи скуки, пустоты и обещания жениться, дело было так поведено, что в один из вечеров произошла на коридоре следующая сцена.

— А что, Дунечка, — заговорил дворник, — вы всё сидите? Всё бы когда по Тверскому прошлись… Публика любопытнейшая и опять же музыка.

— Я и не знаю, — поддакнула Акулина, — что это за девки такие? Всё дома, всё дома… Диви бы кто их на цепи держал, ей-богу!

Дуняша покраснела.

— А и то! — тихо сказала она. — Татьяна, ты пойдешь?

— О, да ну вас…

— А тебе непременно Татьяну! Ты без Татьяны, кажется, шагу не сделаешь? — присоветовала Акулина.

— Нашему брату, — продолжал дворник, — нашему брату дело другое. Нам ни на минуту отлучиться нельзя. А вы куда захотели — туда и пошли… Да право-с!

— И то! — весело сказала Дуняша и бегом побежала наверх одеваться. За ней и другие.

Тотчас по удалении девушек дворник быстро вскочил с бочки и каким-то испуганным шопотом, скороговоркой, заговорил с Акулиной. Та, не отвечая, вырвала из его рук картуз, поспешно надела его на голову Ивана, козырьком набок, и, повернув его за плечи, почти спихнула с лестницы. Через секунду дворник, как молния, мелькнул по двору и скрылся под воротами.

Ни на другой, ни на третий день Дуняша не показывала глаз в мою комнату. В мастерской было какое-то затишье; Акулина, напротив, все эти дни была под хмельком и чувствовала прилив необыкновенной словом охотливости. Дворник на другой же день скинул свой праздничный костюм и шатался в одной распоясанной рубахе. Он сделался вдруг разговорчивым, даже подсмеивался над швеями, покрикивая им со двора:

— Эй вы, мымры! Что приуныли?

И целые дни горланил песни самого бессмысленного свойства, как, например:

Или, наконец, просто орал на разные тоны.

-

Спустя довольно долгое время после второго романа Дуняши (к которой вернусь в следующей главе) произошла удивительная история с Татьяной, оправдавшая вполне предсказания Акулины. История зта до такой степени удивительна, что я, не решаясь и не имея никакой возможности объяснить ее происхождение, берусь передать дело так, как оно произошло, по точным рассказам всего швейного мира.

Дело происходило таким удивительным образом.

Как я уже сказал, Татьяна была самая рассудительная из всех швей, работавших у Марьи Петровны. Каждое сердечное несчастие той или другой из подруг ее еще более укрепляло Татьяну в уверенности, что ее век действительно очень долог. Да и, кроме того, обращение ее с мужчинами показывало, что она подозревает почти всех мужчин в мире в самых грубых поползновениях. Она, не робея, отталкивала непрошенного обожателя, если тот предлагал пройтись "под ручку" или был настолько предупредителен, что охотно брался проводить ее до дому. Татьяна спасовала в одном, повторяю, совершенно невероятном событии.

Однажды, часа в два дня, возвращалась она из лавки с тесемками в руках. В это время кто-то, не говоря ни слова, подхватил ее "под ручку" и спокойно произнес:

— Куда ты, милочка, бежишь?

Татьяна в испуге бросилась от своего кавалера; но тот крепко держал руку ее и, улыбаясь, говорил:

— О, глупая!

— Отстаньте! — крикнула Татьяна.

Татьяна начала отбиваться и наконец вырвалась. Тотчас же она юркнула под ворота. Господин в пуховой шляпе, с сероватыми усами, улыбался и шел за ней следом. Наконец она добралась к двери своей квартиры. Господин остановился рядом с ней.

— Уйдите, ради бога! — убедительно просила его Татьяна, боясь хозяйки, которая в эту пору обыкновенно бушевала в мастерской… — Хозяйка дома, она увидит… Подумает…

— Что ж такое? Как ее звать?

Танечка решительно не знала, что делать. Вдруг она отворила дверь, юркнула в кухню и заперла дверь на крючок.

— Слава богу! — говорила Татьяна, очутившись в кухне и дрожа от испуга.

В это время неожиданно раздался звонок с парадного хода.

— Татьяна, отвори! — приказала Акулина.

— Ну-ко он?

— Отвори!

Звонок повторился. Татьяна отворила: это был он.

— А! вот и ты! Ну, проводи меня в комнату…

— Барин, голубчик! Тут хозяйка!

— Ну, в кухню проводи! Хозяйка? Что ж такое? Где кухня?

Барин прошел в переднюю и потом в кухню.

— Кто там? — крикнула сверху хозяйка.

— Это… к Акулине! — ответила Танечка.

Между тем барин уселся в кухне на лавке; снял шляпу, закурил не спеша папироску — и разговорился с Акулиной. Барин был так прост с ней, несмотря на то, что, повидимому, был очень богат, что Акулина тотчас же растаяла перед ним. Через две-три минуты к Татьяне, присутствовавшей в кухне, присоединились две-три подруги сверху, и барин просто обворожил их. Он показывал, например, ключик от своих золотых часов: в ключе была сделана микроскопическая картинка клубничного свойства; девушки смотрели и помирали со смеху; дверь из кухни поэтому заперли. Такого же свойства картинки были сделаны у барина в палке, в папироснице и, кажется, во всех пуговицах жилета. Барин все это показывал им и вместе с ними смеялся. В заключение он показал свою палку; все нашли, что в палке нет ничего особенного. Тогда барин из палки сделал стул, и каждая из девушек считала обязанностью присесть. Даже Акулина попробовала и нашла стул великолепным.

Все были в восторге.

Показав стул, барин опять сложил его в палку, взялся за шляпу и сказал Татьяне весьма ласково:

— Так уж, милая Танечка, я у вас буду опять!

— Ах нет, нет.

— Буду, буду-с!.. Непременно-с!.. К пяти или к шести часам в четверг… Поедем, погуляем!

— Что вы! что вы! — закричали все девушки.

— Непре-мен-но-с! К шести часам!

Барин скрылся.

Танечка, да вообще весь швейный мир решительно не знали, что подумать об этом и что тут делать. Самое вероятное было то, что храбрая Татьяна начала бояться незнакомого господина, как барина.

Акулина не могла ничего присоветовать. Сказать хозяйке — та не поймет, в чем дело, разорется, подумает бог знает что и изобьет. Я присоветовал прогнать — все возопили.

— Он-те прогонит! — говорила Танечка.

Целую неделю вплоть до четверга она ходила в каком-то забытьи, в лихорадке. Я старался ее разуверить, что барин не приедет и не посмеет ничего сделать, и Танечка немного успокоилась. Пришел четверг. Пробило шесть часов — барина не было. Я ушел из дому в полной уверенности, что он не будет совсем, потому что, в самом деле, не мог себе представить, чтобы на белому свете мог существовать подобный наглец.

Вечером, однако, я узнал следующее.

По уходе моем Танечка была совершенно спокойна. Она вместе с другими сидела в кухне и пела песни, на дворе шел дождь.

— Не придет! — говорили все.

Вдруг дверь отворилась, и барин — мокрый, с зонтиком — вошел в кухню. Все обомлели в буквальном смысле слова. Закоченели, замерли.

— Готова? — спросил барин.

Татьяна была бледна, как полотно. Она так испугалась "барина", что не нашла против его требований никакого возражения. Она вдруг почувствовала себя во власти этого "барина", крепостной страх охватил ее, и она едва-едва пролепетала:.

— Башмаков… нету!

— Так дайте же кто-нибудь башмаки! Эй ты, дай ей башмаки!

— Авдотья, дай! — шопотом приказала Акулина, решительно не понимавшая, что делается кругом.

Танечка, не помня, что делает, торопливо надевала башмаки.

— Это несносно! — горячился барин. — Дайте же ей чем-нибудь накрыться… Это чорт знает что такое!.. Лошадь ждет!.. Дайте хоть платок!

Мигом принесли всё; Танечка сама торопливо укуталась; а Акулина, также вся охваченная атмосферою крепостных преданий, проворно выговорила с угодливостью рабыни:

— Готова-с!

Барин с сердцем толкнул дверь, вывел Танечку за руку и скрылся.