Столица - Страница 68

— На днях,— продолжала Бетти,— я слышала, как он говорил одному человеку, что читал ваше резюме и нашел его очень убедительным.

— Рад слышать,— сказал Монтэгю.

— Я тоже была рада,— ответила она.— Я потом ему сказала: «Вы наверное не знаете, что Аллен Монтэгю — брат моего Олли». И вообразите, какую он вам сделал честь! Он сказал: «Вот уж никак не думал, чтобы у кого-нибудь из членов семьи Олли было столько здравого смысла!»

Бетти в это время гостила у своей жившей неподалеку тетки и должна была возвратиться туда к обеду. За ней, по дороге из города, заехал в автомобиле сам старый Уимен, и так как неожиданно поднялась метель, он зашел погреться у огня, пока его открытую машину заменяли закрытой из гаража Зигфрида. Монтэгю не подошел к тему представиться, а, оставшись в неосвещенном уголке холла, занялся наблюдениями. Уимен был крошечный человечек с энергичным, подвижным, изборожденным морщинами лицом. Трудно было поверить, что в таком маленьком теле живет один из сильнейших и деятельнейших умов страны. Он был очень нервен и раздражителен, жесток и неумолим, и можно с уверенностью сказать, что на всем Уолл-стрите не было человека, которого бы так ненавидели и боялись. Он был быстр в решениях, повелителен и зол, как шершень. Монтэгю передавали его любимую поговорку: «На заседаниях, в которых я участвую, директора сначала голосуют, а обсуждают потом». Глядя, как Уимен сидит у камина, потирая руки и шутливо разговаривая, Монтэгю испытывал такое чувство, будто проник за кулисы театра, или, вернее, что ему дарована недоступная простым смертным привилегия созерцать царственную особу в ее обыденной обстановке!

Вечером, после обеда, Монтэгю беседовал в курительной с хозяином дома о деле Хэсбрука; он рассказал ему о своей поездке в Вашингтон и о свидании с судьей Эллисом.

У Харвея тоже нашлось, что сообщить.

— У меня был разговор с Фредди Вэндэмом,— сказал он.

— И что же? — спросил Монтэгю.

— Известно, что,— ответил тот со смехом,— негодует конечно. Ведь отец Фредди, ежели хотите знать, с детства приучил сына рассматривать «Фиделити» как своего рода собственность. Тот иначе и не называет ее, как «моя компания». Он мнит себя в ней главным и влиятельнейшим лицом и всякий выпад против нее принимает за личное оскорбление. И тем не менее для меня было очевидно, что он не имеет и понятия о том, кто затеял это дело.

— А про Эллиса ему известно? — спросил Монтэгю.

— Да,— ответил Харвей,— тут он вполне осведомлен. Он-то первый и сказал мне про Эллиса. Фредди говорит, что Эллис годами выжимает из компании громадные суммы: во-первых, он, ничего не делая, получает большое жалованье, а сверх того ухитрился вытянуть что-то около четверти миллиона в обеспечение ничего не стоящих бумаг.

Монтэгю невольно ахнул.

— Да, да,— расхохотался Харвей.— Но в конце концов все это не так важно. Беда в том, что Фредди Вэндэм замечает только мелочи и поэтому не способен разобраться в тайной подоплеке происходящего. Он знает, что та или иная клика внутри общества ради личных выгод строит время от времени какие-то козни или же старается использовать в своих интересах его самого, но понять, каким образом крупные дельцы производят свои закулисные махинации, ему не под силу. Придет день, когда его вообще выкинут за борт, и тогда-то наконец он сообразит, что им играли, как пешкой. Знаете, с какой целью возбужден, по-моему, процесс Хэсбрука? Попросту Вэндэма хотят пугнуть: судебное разбирательство и предание дел общества гласности — угроза для него серьезная.

Монтэгю молчал, весь уйдя в свои мысли.

— А что вы думаете относительно позиции Уимена в этом деле? — спросил он наконец.

— Не знаю, право,— ответил Харвей.— Считается, что он поддерживает Фредди, но ведь это все такая путаница, что сказать наверняка ничего невозможно.

— Действительно ужасная неразбериха,— заметил Монтэгю,

— Это какая-то пропасть бездонная,— подтвердил тот.— Заглянуть и то страшно! Вы только послушайте, что рассказал мне сегодня Вэндэм,

И Харвей назвал имя одного из директоров «Фиделити», прославившегося своей филантропической деятельностью. Услыхав, что у жены одного младшего служащего компании неблагополучно прошли роды и врач предупредил, что, если ей придется рожать еще, она умрет,— директор спросил этого человека: «Почему вы не застрахуете ее жизнь?» Тот ответил, что пытался, но все компании отказываются наотрез. «Я вам это устрою»,— пообещал директор. Они вместе написали новую просьбу, директор подал ее Фредди Вэндэму и провел полис «по особому распоряжению»! Через семь месяцев женщина умерла, и «Фиделити» полностью выплатила ее мужу всю сумму — не то сто, не то двести тысяч долларов!

— Вот какие дела творятся в страховом мире! —заключил Зигфрид Харвей.

Этот разговор оставил в душе Монтэгю тяжелый осадок и помешал ему насладиться весельем в охотничьем клубе. Праздник был необыкновенно роскошный, но Монтэгю — быть может, в этом было виновато его мрачное настроение — остался совершенно равнодушным и к цветам, и к музыке, и к великолепным туалетам; он видел только всеобщее обжорство и пьянство, которые на этот раз показались ему еще более неумеренными, чем обычно.

Вдобавок ему пришлось пережить одну неприятность. Среди гостей он увидел Лору Хэган и, памятуя, как она была добра с ним во время его визита, направился к ней, радостно ее приветствуя. Она ответила ему церемонно-ледяным поклоном и, бросив две-три отрывистые реплики, так резко от него отвернулась, точно хотела его осадить. Монтэгю отошел совершенно уничтоженный. Но потом, вспомнив про сплетни, которые ходили о нем и миссис Уинни, сообразил, чем объясняется странный поступок мисс Хэган.

Этот эпизод набросил тень на все его пребывание у Зигфрида Харвея. В воскресенье он отправился на прогулку по окрестностям и долго шагал один сквозь метель и бурю, исполненный жгучего отвращения к прошлому и дурного предчувствия к будущему. Он ненавидел мир, где властвуют деньги и всплывает на поверхность все худшее, что есть в человеке; он ненавидел этот мир и горько сожалел, что решился ступить в его пределы. И лишь набродившись до полного изнеможения и утратив способность что бы то ни было ощущать, он наконец сумел с собой справиться.

Монтэгю возвратился домой, когда уже стемнело, и нашел у себя на столе пересланную из Нью-Йорка теле-грамму.

«Встречай меня на Пенсильванском вокзале, Джерси-сити сегодня в девять вечера. Элис».

Само собой, это известие сразу вытеснило у него из головы все другие мысли. Ему даже некогда было предупредить Оливера — не медля ни минуты, он вскочил в машину и помчался на станцию, чтобы поспеть на ближайший поезд в город. И весь долгий путь до Пенсильванского вокзала, замерзая на перевозах и в кебах, он ломал голову над этой загадкой. Компания знакомых, с которой уехала Элис, предполагала вернуться не ранее чем через две недели, и два дня назад пришло письмо из Лос-Анжелеса с сообщением, что, по всей вероятности, они задержатся на неделю дольше намеченного срока. И вдруг Элис уже здесь!

На вокзале он узнал, что в указанный в телеграмме час с Запада прибывает экспресс; следовательно, Элис возвращается вовсе не с поездом Прентисов. Экспресс на полчаса запаздывал, и Монтэгю стал расхаживать по платформе, всячески стараясь унять свое беспокойство. Наконец многовагонный состав подкатил к перрону, и он увидал идущую ему навстречу Элис. Она была одна.

— В чем дело? — были его первые, обращенные к ней слова.

— Это длинная история,— ответила Элис.— Просто мне захотелось домой.

— Неужели всю дорогу от побережья ты ехала одна? — спросил он с ужасом.

— Да,— сказала она,— всю дорогу.

— Но, ради бога, что это значит?..— снова начал Монтэгю.

— Я не могу говорить здесь, Аллен,— сказала Элис,— подожди, пока доберемся до спокойного места.

— Однако,— настаивал он,— как же Прентисы? Как они могли допустить, чтобы ты уехала?

— Прентисы и не подозревали об этом,— ответила Элис,— я сбежала.