Столица - Страница 4

— Как бы это вам сказать,— ответил майор,— вероятно, они хотят свергнуть правительство.

Поезд прошел, и до них донеслись слова:

— Вы строите для них дворцы, а сами живете в битком набитых жилищах. Они заставляют вас ткать тончайшие ткани, а самих ходить в лохмотьях. Они вас заставляют строить тюрьмы, а потом вас же в них и сажают! Вас заставляют изготовлять орудия и вас же из них расстреливают. Они крепко держат в своих руках политические партии, сами намечают кандидатов, обманом заставляют вас голосовать за них и называют это законом! Они сгоняют вас в армии, посылают вас убивать ваших же братьев и называют это порядком! Они берут цветную тряпку, называют ее знаменем, учат вас жертвовать за нее жизнью, и это называют патриотизмом! И всю свою жизнь, с рождения до самой смерти, вы должны работать, а они загребают всю прибыль, они — хозяева, господа, а вы — дураки, дураки, дураки!

Голос человека перешел в пронзительный крик, он вскинул руки и разразился злобным смехом. В это время прогрохотал другой поезд, Монтэгю не мог больше ничего расслышать, но он видел, что оратор яростно продолжает свои обличения.

Монтэгю стоял как пригвожденный, он был потрясен до глубины души и едва владел собой. Ему хотелось броситься к этому человеку, схватиться с ним, перекричать о, осадить перед всей толпой.

Майор, вероятно, заметив его возбуждение, взял его под руку и повел в сторону от толпы, говоря:

— Идемте, идемте, с этим ничего не поделаешь.

— Но... но полиция должна арестовать его! — возмутился Монтэгю.

— Иногда так и поступают,— сказал майор,— но все толку.

Они продолжали свой путь, и мало-помалу резкие выкрики замерли вдали.

— Скажите,—задумчиво спросил Монтэгю,—часто это бывает?

— За углом дома, где я живу, такие митинги устраиваются каждую субботу вечером.

— И всегда находятся люди их слушать?

— Иногда собирается такая толпа, что приостанавливается уличное движение.

Некоторое время шли молча. Наконец Монтэгю спросил:

— Что же все это значит? Майор пожал плечами:

— Быть может, еще одна гражданская война..

Отец Аллена Монтэгю умер около пяти лет назад. Года два спустя его младший брат, Оливер, заявил, что намерен попытать счастья в Нью-Йорке. У него не было ни профессии, ни определенных планов, но друзья отца были богатыми и влиятельными людьми, и он рассчитывал на их покровительство. Обратив свою часть имения в деньги, он пустился в путь.

Оливер был жизнерадостным юношей, любившим пожить в свое удовольствие, и обладал всеми задатками блудного сына. Его брат почти не сомневался, что через год-два он вернется с пустым кошельком. Но Нью-Йорк» видимо, пошел ему на пользу. Он никогда не рассказывал о том, чем занимается, но писал, что кое-как сводит концы с концами. Однако в его письме проскальзывали намеки на то, что он ведет широкий образ жизни. А к рождеству и ко дню рождения кузины Элис он посылал ей подарки, приводившие в изумление всю семью.

Монтзгю считал, что сам он останется провинциальным адвокатом и владельцем плантации. Но два месяца назад пожар уничтожил дотла все фамильное поместье, а вдобавок тут же подвернулся покупатель на их землю. И при активном участии Оливера, присылавшего по нескольку телеграмм в день, было решено покончить с делами и перебраться в Нью-Йорк всей семьей, состоявшей из Монтэгю, его матери, девятнадцатилетней кузины Элис и старенькой «няни Люси», служанки миссис Монтэгю.

Оливер встретил их в Джерси-сити, сияя от радости. Он выглядел еще юношей и был все так же красив, только чуть бледнее; Нью-Йорк совсем его не изменил. Вскоре появился человек в ливрее, который занялся их багажом, и большой красный туристский автомобиль, чтобы отвезти их в отель. И вот наконец, с помощью Оливера, взявшего на себя роль советчика и гида, они уютно расположились в квартире семейного отеля.

Монтэгю предстояло налаживать жизнь с самого начала. Он привез с собой деньги, которые намеревался вложить в какое-нибудь дело, рассчитывая жить на проценты до тех пор, пока не начнет зарабатывать. Он серьезно го-товился к предстоящей деятельности и надеялся, что сможет найти практику и пробить себе дорогу в Нью-Йорке. б этом городе он имел очень смутное представление и теперь на все смотрел широко раскрытыми, как у ребенка, глазами.

Жизнь здесь сразу брала в оборот. Монтэгю почувствовал, словно его подхватил бурный поток. Сначала суетливая людская толпа на пароме, потом крики извозчиков мальчишек-газетчиков, тревожные трамвайные звонки; лавирующий между фургонами и экипажами вихрем мчавший их автомобиль, круто сворачивающий на перекрестках, где рослые полисмены регулировали движение людского потока; затем Пятая авеню с рядами модных магазинов и высоченными отелями; наконец еще один неожиданный поворот за угол — и вот их дом.

— Я подыскал для вас спокойный семейный отель,— казал Оливер; это сообщение обрадовало брата. Но, войдя в этот блестящий «семейный отель», в котором жили две-три сотни представителей самой избранной городской аристократии, он обратил внимание на огромные массивные, украшенные бронзой двери, на вестибюль, отделанный итальянским мрамором и кайенским камнем, на высокий сводчатый потолок, расписанный лучшими современными художниками. Ливрейные лакеи несли их одежду и с поклонами указывали дорогу. На огромном, также отделанном бронзой лифте они мигом взлетели на свой этаж и по коридору, стены которого были облицованы темно-красным мрамором, а полы устланы мягкими коврами, направились к своему номеру. В их распоряжение было предоставлено шесть роскошно отделанных огромных, как во дворце, комнат с коврами, драпировками и великолепной мебелью. Все это привело Монтэгю в ужас.

Как только вышел сопровождавший их лакей, Аллеи повернулся к брату.

— Оливер, сколько же все это будет нам стоить? — спросил он.

Оливер улыбнулся.

— Это не будет вам стоить ничего, дружище. Вы мои гости. Два-три месяца, пока ты не устроишься.

— Ты очень добр, но об этом после, а сейчас скажи мне все-таки, во что обойдется эта квартира?

И тут Монтэгю получил первое нью-йоркское боевое крещение:

— Шестьсот долларов в неделю,— спокойно сказал Оливер.

Монтэгю вздрогнул, словно брат нанес ему удар.

— Шестьсот долларов! — шепотом повторил он.

— Да,— спокойно подтвердил Оливер.

Прошла почти минута, прежде чем Монтэгю опомнился.

— Послушай, ты с ума сошел!

— Это еще недорого,— улыбнулся Оливер,— дело в том, что я пользуюсь здесь некоторым влиянием.

Снова наступило молчание. Монтэгю словно утратил дар речи.

— Оливер,— произнес он наконец,— я не верю тебе: как мог ты думать, что мы в состоянии столько платить?

— А я и не думал этого,— сказал Оливер,— я же сказал, что намерен платить за все сам.

— Но разве можем мы допустить, чтобы ты за нас платил? — воскликнул Аллен.— Как ты думаешь, смогу я когда-нибудь зарабатывать столько, что мне будет по карману такой расход?

— Разумеется,— ответил Оливер.— Будь благоразумен, Аллен, ты сам увидишь, что в Нью-Йорке не так уж трудно зарабатывать деньги. Предоставь все мне и немного подожди.

Но уговорить брата было нелегко. Он уселся на покрытую вышитым шелковым покрывалом кровать и резко спросил:

— Сколько, по-твоему, смогу я зарабатывать в год?

— Не знаю, право,— засмеялся Оливер,— никто здесь не тратит время на подсчет своей прибыли. Но как бы там ни было, хватит на все, и кое что даже останется. Помни лишь одно: чем больше ты потратишь, тем больше сможешь получить.

И видя, что озабоченное выражение не сходит с лица брата, Оливер уселся, заложив ногу на ногу, и продолжал развивать свою парадоксальную философию расточительности. Его брат приехал в город миллионеров. Здесь существует избранный круг «привилегированных», как их называл Оливер, и денег у них куры не клюют. Он сам увидит, что в Нью-Йорке ничто не обходится для начала карьеры дороже бережливости. Если он не будет жить как джентльмен, его исключат из круга избранных, и тогда трудно даже представить себе, как он сможет существовать.