Сто шесть ступенек в никуда - Страница 13

– Все это прекрасно, – возразила я, – но до отъезда у нас осталось всего два дня. А мы не можем зайти к ней в гости?

– Пожалуй, не стоит. Нет, не стоит. Он довольно странный, этот Сайлас Сэнджер. Понимаешь, грубый и очень часто пьяный. Даже не пригласит в дом, если он в дурном настроении, что бывает почти всегда. Я имею в виду, дурное нестроение. Сайлас никого не любит, кроме Фелисити, – ее он буквально обожает.

– А разве он не любит свою Белл?

– Я видела их вместе всего один раз, – сказала Эльза, – и Сайлас не обращал на нее внимания – совсем. Не обмолвился с ней ни словом.

– Они женаты? – В 1968 году это было гораздо важнее, чем теперь.

– Честно говоря, я так не думаю.

Дискуссию отложили, и мы уехали домой, так и не увидевшись с Белл или Сайласом Сэнджером; Эльза пообещала пригласить меня к тетке еще раз, но я не восприняла ее слова всерьез, понимая, что рождественские праздники должна провести с отцом. Или каким-то образом уговорить его приехать на Рождество к Козетте. Дело в том, что Козетта по-прежнему жила в Гарт-Мэнор, одинокая, притихшая, по всей видимости, скорбящая, охваченная сомнениями по поводу переезда. Затем она объявила, что намерена поехать на Барбадос, куда они с Дугласом собирались вдвоем. Путешествие планировалось на Рождество и Новый год, и Козетта не отменила заказ, твердо решив поехать. Это заявление, само по себе странное, оказалось прелюдией к другому, еще более важному, которое Козетта сделала вскоре после возвращения и которое повергло всех нас в шок. Тем временем я делилась своими мыслями с Эльзой и Дианой, дочерью Дон Касл, рассуждая, что не понимаю, зачем Козетта возвращается в отель на Барбадосе, где она дважды была с Дугласом и где ее непременно будут ждать воспоминания, способные разбередить душевную рану.

Я уже думала, что обречена провести Рождество с отцом, но потом он с напускным безразличием объявил, что приглашен к двоюродной сестре моей матери, той самой кузине Лили, которая была такой радостной на похоронах Дугласа. Отец хотел пойти, с нетерпением ждал праздников. Меня не пригласили, однако он спросил, можно ли взять меня с собой. Это было произнесено таким мрачным тоном и с такой явной неохотой и неудовольствием, что я едва не рассмеялась. Пожалуйста, не надо, сказала я, не беспокойся; ты прекрасно проведешь время без меня, и я тебе там совсем не нужна. Отец покосился на меня и спросил, как я к этому отношусь. Потом я поняла: он думает, что совершает отважный поступок, который, наверное, станет источником слухов; отец принадлежал к тому поколению – по всей видимости, последнему, – которое убеждено, что есть нечто неприличное и даже скандальное в том, что он собирается ночевать – один – под одной крышей с представительницей противоположного пола. Времена изменились, ответила я, и всем все равно. Похоже, он был разочарован.

Таким образом, я оказалась свободной и могла поехать с Львицей в Торнхем-Холл.

То Рождество запомнилось двумя событиями. Первым стала устроенная Фелисити викторина.

Викторины Фелисити славились не меньше, чем дискуссии. Она составляла их сама при помощи энциклопедии «Британника», толкового словаря «Бруэр», словаря британской истории Стейнберга и Оксфордского словаря цитат. Вопросы викторины Фелисити отпечатала собственноручно, сделав столько копий, сколько позволяла пишущая машинка – фотокопирование еще не получило такого распространения. Нас обязали принять участие в викторине через день после Рождества, 27 декабря.

Дом Тиннессе был полон гостей. Кроме миссис Данн, леди Тиннессе пригласила престарелого бригадира с женой. Это звание ему присвоили во время Первой, а не Второй мировой войны, что помогло мне понять, насколько он стар. Фелисити позвала сестру с мужем и детьми, очаровательными близнецами, а также подругу по имени Паула, с которой они учились в колледже и которая приехала с дочерью; пришли также знакомые из Чигвелла, Эрбриджа и Эппинга. В тот день в викторине участвовали человек пятнадцать, не считая детей. Имена Сэнджерсов, Сайласа и Белл, не упоминались, и я сделала вывод, что их не пригласили. Выводы мои этим не ограничивались – я решила, что отношения между семьями Тиннессе и Сэнджерс охладились, что подтвердил трехлетний Джереми Тиннессе:

– Мой папа хочет, чтобы мистер Сэнджерс уехал и жил в другом доме.

– Правда? – удивилась Львица. – Почему же?

– Мама говорит, – высокомерно заявила Миранда, – что неприлично выуживать информацию у детей, которые слишком малы и невинны, чтобы понимать, что к чему.

Непонятно, что она имела в виду: поведение Эльзы или Сайласа Сэнджера, – но ее слова возымели действие. Разговор прекратился, и вопросов мы больше не задавали. Я поймала себя на том, что часто смотрю в сторону коттеджа. Бельевая веревка исчезла, и дом с двумя столбами во дворе выглядел нежилым. Я не знала – и по сей день не знаю, – отмечали ли Сайлас и Белл Рождество; их жизнь внутри коттеджа была загадкой, занятия тайными и, вне всякого сомнения, в высшей степени необычными. Иногда из трубы коттеджа поднимался дым, нервировавший леди Тиннессе, которая, наверное, думала, что в доме пожар.

27 декабря после ленча мы собрались в зале, чтобы участвовать в викторине, которую подготовила Фелисити; двадцать вопросов были отпечатаны на двух больших листах бумаги. Эту комнату выбрали потому, что огромную гостиную трудно отапливать, а погода стояла очень холодная. Зала в Торнхеме тоже очень большая, с двумя лестничными маршами, образующими галерею в дальнем конце, но та часть комнаты отделялась двойными дверьми, и в результате получалось уютное помещение с камином. В камине развели жаркий огонь, а вокруг расставили стулья и два дивана.

В Торнхем-Холле не было ни крыльца, ни фойе или вестибюля, и поэтому сквозняки проникали в дом прямо через входную дверь. Широкие окна по обе стороны от двери дребезжали от ветра, но вокруг камина было достаточно тепло. Леди Тиннессе надела тонкое шелковое платье и, похоже, считала оскорбительным для своего дома, что миссис Данн накинула на плечи шаль, а одна из сестер Фелисити обулась в ботинки на меху. Я точно помню, какое место занимала в круге гостей: справа от камина, лицом к входной двери. По одну сторону от меня сидел зять Фелисити, а по другую университетская подруга. Всех рассадили так, чтобы пожилые люди оказались ближе к огню, и между университетской подругой и камином располагались престарелый бригадир, жена престарелого бригадира и миссис Данн, а леди Тиннессе и пожилые супруги из Эрбриджа сидели напротив них. Дети не спали – в другой половине залы, согреваемой электрическим радиатором, они играли со своими рождественскими подарками.

Фелисити раздала листы, на которых сверху были надписаны наши имена. Кажется, именно в этот момент я начала задавать себе вопросы: что мы тут делаем, зачем подвергаем себя экзамену, участвовать в котором не обязаны, почему жертвуем своим свободным временем ради теста на общую эрудицию, соревнуясь друг с другом в бессмысленном состязании? Зачем? Ради чего? Первым призом была маленькая бутылка виски, вторым – коробка шоколада. Наша покорность объяснялась силой характера всего лишь одной женщины. Никому и в голову не пришло отказаться, хотя старые дамы явно боялись провала и унижения, то есть что они, как странно выразилась Белл, не «справятся».

Фелисити заняла стул в самой дальней от камина точке круга, лицом к огню, и несколько секунд сидела между мужем и Львицей Эльзой. Потом встала и уже не вернулась на место; она внимательно наблюдала, как мы опустили взгляды к листам с вопросами. Высокая, крепко сбитая, но в то же время стройная, темноволосая женщина. Царственное лицо, густые черные волосы, едва заметный черный пушок над верхней губой, мини-юбка, вошедшая тогда в моду, но не очень подходящая таким высоким и крепким женщинам. У вас тридцать минут, сказала она, ровно полчаса, а максимальное число баллов – пятьдесят. Потом Фелисити пошла к детям, по дороге включив свет.