Сто шесть ступенек в никуда - Страница 12

В тот раз, сказала Эльза, в гости пришли жильцы коттеджа и тоже приняли участие в дебатах. Это были друзья Фелисити. На самом деле Сайлас Сэнджер когда-то был ее возлюбленным; они расстались без взаимных претензий, а затем за Фелисити стал ухаживать Эсмонд Тиннессе, и дело окончилось помолвкой и свадьбой, а Сайлас Сэнджер стал жить с Кристабель и впоследствии женился на ней (или не женился, как, похоже, думала леди Тиннессе). Он был художником, но не из тех, которые зарабатывают много денег – или вообще зарабатывают – своим ремеслом, и не из тех «художников», которых леди Тиннессе знала и к которым благоволила в молодости. Жить Сайласу было негде, он переживал творческий кризис, и Фелисити убедила Эсмонда позволить ему вместе с женой – или не женой – поселиться рядом с большим домом в одном из коттеджей, в том, который требовал меньшего ремонта.

Сайлас продолжал рисовать, иногда вдохновенно, иногда уныло и урывками, а временами бездельничал, весь день валяясь в кровати и переживая то, что Фелисити довольно туманно называла «темной ночью души». Он очень много пил, причем самые невероятные жидкости. Чем занималась Кристабель, никто не знал, по крайней мере не говорил, и для всех нас она оставалась загадкой. Эти люди были приглашены на ужин – еду готовила женщина, приезжавшая из Эбриджа на велосипеде, – и остались для участия в дискуссии на тему: «Парламент отменит существующий закон о разводах и сделает развод возможным по взаимному согласию после двух лет раздельного проживания». Такой закон собирались принять в 1973 году. Не могу представить, чтобы кто-то выступил против, разве что леди Тиннессе и Джулия Данн согласились бы принять участие в обсуждении, однако они с содроганием заявили, что об этом не может быть и речи, и я очень удивилась, когда Саймон в своей мягкой манере заметил, что, как прихожанин англиканской церкви, он не одобряет разводы ни при каких обстоятельствах. Вспоминала ли Фелисити это спокойное, но твердое заявление, когда сбежала к Козетте?

Жену художника я уже видела. Я читала Миранде, и мы обе устроились на сиденье у окна в ее спальне, откуда был виден сад вокруг дома: похожие на веера кроны вязов, в которых щебетали дрозды, маленький луг с двумя пасущимися лошадьми, большой луг, где уже собрали урожай ячменя, и гигантские хвойные деревья, заслонявшие город и в любое время дня казавшиеся черными силуэтами. Я могла видеть эту картину, не поднимая головы; пейзаж мог стать превосходной иллюстрацией к книге «Усатый дядюшка Самюэль», которую я читала Миранде, – та же сонная, неподвижная пастораль, те же птицы, устраивающиеся на ночь, то же высокое небо с многочисленными крохотными облачками. Справа, на склоне холма, стоял коттедж Сайласа Сэнджера, окруженный садом – участком нестриженой травы за забором, где не было ничего, кроме двух столбов, между которыми была натянута провисшая серая веревка. Коттедж и сад производили впечатление запущенности. Если бы Беатрис Поттер нарисовала его, не приукрашивая, то могла бы использовать картинку как иллюстрацию дома какого-нибудь отрицательного персонажа из сочиненного ей мира животных, возможно, лисы или проказницы мышки. На окнах висели занавески, но рваные или обвисшие, а в окне первого этажа они, вероятно, не раздвигались, потому что с обеих сторон были подвязаны чем-то похожим – по крайней мере, с моего наблюдательного пункта – на шнурок.

Из этой лачуги на заросший травой двор, освещенный заходящим солнцем, лучи которого окрасили облака в розовый цвет, вышла высокая девушка, слишком худая и слишком эффектная для крестьянки Милле[23], скорее напоминавшая женщин с полотен Фрагонара[24]. Сходство проявлялось в том, как она держала изящную головку с шапкой мягких, белокурых, небрежно заколотых волос, в изгибе длинной, тонкой шеи, в многослойности одежды – длинная и пышная нижняя юбка и верхняя юбка, стянутая на талии несколькими оборотами шарфа, блузка с глубоким вырезом и жакет из тонкой, льнущей к телу ткани – в закатанных рукавах, в одной или двух лентах, в самом разнообразии коричневых, розовых, серых и бежевых оттенков. Такому персонажу не место на страницах книг Беатрис Поттер. В руках у девушки был поднос, а не корзина, обычный чайный поднос с грудой мокрого белья, которое она развешивала на веревке.

Я прервала чтение и спросила у Миранды:

– Кто это?

Девочка вскарабкалась на меня, помогая себе руками и ногами:

– Белл.

– Она живет с художником? – Я почти бессознательно впитала точку зрения леди Тиннессе.

– Сайлас – мистер Сэнджер, а Белл – миссис Сэнджер. Ее белье выглядит так, будто его не стирали, правда?

Белье было одинакового серого цвета, а в какой-то вещи, напоминавшей наволочку, виднелись большие дыры. Я сказала, что оно выглядит не очень чистым, за что получила выговор от Миранды:

– Мне нельзя так говорить, а тебе тем более, потому что ты взрослая. Мама сказала, что неприлично называть чужое белье грязным. Читай дальше, пожалуйста.

Девушка в саду – девушка по имени Белл – развешивала белье с каким-то усталым безразличием. Было видно, что мысли ее далеко. Поза, движения, то, как она держалась, – все говорило о чем-то большем, чем усталость, о подступающем отчаянии. У меня создалось впечатление, что эти мокрые вещи пролежали весь день, пока Белл в конце концов – в самое не подходящее для сушки белья время, на закате солнца – не заставила себя вынести груду мокрых вещей на улицу и избавиться от них, бросив на милость ночных туманов. Когда поднос опустел, девушка замерла, выпрямившись во весь рост; взгляд ее был устремлен на долину, одна рука поднята к глазам, заслоняя их от красного заходящего солнца, точь-в-точь как на картине Фрагонара, словно девушка видела ее репродукцию в журнале и теперь копировала. Впрочем, как мне показалось, она не подозревала, что за ней наблюдают. Миранда снова напомнила о недочитанной книге, и я с неохотой оторвала взгляд от девушки.

Вечеринка с дискуссией должна была состояться через два дня после этого случая, однако никто из Сэнджеров не пришел. В их коттедже имелся телефон, но либо они сами его отключили, либо это сделала телефонная компания из-за неоплаченных счетов. После обеда в почтовый ящик дома опустили записку, явно уже после прибытия кухарки из Эбриджа. Фелисити прочла ее нам вслух, с нескрываемым раздражением. Нет, она не сердилась, просто была удивлена – разочарована, но в то же время удивлена тем, как Белл это сформулировала.

– «Прости, Фелисити, но мы не придем. Я не справлюсь. Твоя Белл». Она гордится тем, что всегда говорит то, что думает, и не прибегает ко лжи во спасение – вообще не лжет.

Фелисити улыбнулась нам и развернула руку – другую, без записки – ладонью вверх. Она действительно верила, что Белл никогда не лжет, что та всегда говорит правду из принципа, независимо от того, какую цену за это приходится платить и сколько для этого требуется морального мужества. Фелисити верила, и мы, слыша ее тон и видя ее лицо, верили тоже. Так распространяются ложные представления о силе характера и честности людей.

– Она скорее смертельно обидит человека, чем солжет ему, – говорила Фелисити. – Навлечет на себя кучу неприятностей. В каком-то смысле это достойно восхищения, и вы должны восхищаться.

Да, мы должны были восхищаться, и я восхищалась. Хотя не уверена, что леди Тиннессе и миссис Данн разделяли мои чувства. Они посмотрели на маленький, рваный и грязный клочок бумаги с карандашной надписью, переглянулись, и леди Тиннессе сказала:

– Что она имеет в виду, когда пишет, что не справится? Хочет сказать, что не готова? Твои дискуссии, Фелисити, бывают довольно жаркими.

– Жизнь с Сайласом не сахар, – ответила Фелисити.

Я была разочарована. Мне очень хотелось встретиться с женщиной с картины Фрагонара, которая носила белье на подносе и развешивала его на закате солнца.

– Погоди немного, сказал терновник, – успокоила меня Эльза.