Сто писем Георгия Адамовича к Юрию Иваску - Страница 4

Из голубого обещанья…

Из голубого… la, la, 1а…

Это абсолютно необходимо, т. к. la, la, 1а ничего кроме растерянности и поисков нужного и несуществующего слова не выражает[34]. Кстати, эти стихи вызвали в свое время дружный хохот. Но нравились Ходасевичу. И я ничего против них не имею.

Помимо того, что я против них ничего не имею, я — как уже писал Вам — не считаю себя вправе что-нибудь «разрешать» или «не разрешать» в антологии. Составляете ее Вы. Вы не вправе были бы распоряжаться стихами ненапечатанными. То, что напечатано, — общее достояние. Да и какая радость в составлении антологии, если бы составитель не мог в ней дать волю своему вкусу и выбору?

Значит, еще раз: берите что хотите.

И притом: сколько хотите. Даю Вам слово, что мне совершенно безразлично, будет ли моих стихов семь или восемь. Если бы чьих-нибудь было бы 50, а моих 2 — мне тоже безразлично. Никак не могу допустить и считать, что существует какая-то числовая табель о рантах. Но если и существует — она не существует для меня.

Насчет «устремлений» и «высказываний» есть у Брюсова строчка, которую часто случается вспоминать: «Сами все знаем, молчи!»[35]

Варшавского в «Н<овом> Ж<урнале>» я еще не читал[36]. Но уверен, что хорошо: он не из тех людей, которые пишут «с кондачка», и при его тяжелом и медленном писании ничего не попасть в то, что он говорит или рассказывает, не может. Английских поэтов, я знаю мало и плохо, п<отому> что плохо знаю язык.

До свидания. От души желаю благополучья, здоровья и крепко жму руку.

Ваш Г.Адамович

7/III-<19>53 <Манчестер>

Дорогой Юрий Павлович

Сегодня я получил от Яновского вырезку из «Н<ового> Р<усского> С<лова>» с Вашей статьей о четырех критиках[37]. Он поторопился мне прислать ее и приписать, что мне «будет, вероятно, придир ее прочесть». Приятно — не совсем то слово. У меня очень много всяких недостатков, но самого обычного из писательских недостатков — тщеславия или чего-то в этом роде, — кажется, почта нет совсем. Вероятно, это — от равнодушия. Я с одинаковым безразличием читаю брань или одобрение, и Вам говорю это в надежде, что Вы мне поверите. Большей частью — не верят, считая, что это — «поза» и ломание.

Но вот что хочется мне сделать: поблагодарить Вас за доброжелательное внимание (как за внимание был бы благодарен, даже если бы оно и не было доброжелательным). По-моему, за отзывы в печати вообще благодарить не следует, т. е. нечего. Алданов[38] с этим не соглашается, благодарит за каждое слово. Но это — формальная вежливость, не более, и в сущности за ней скрывается как будто и подозрение, что критик хвалит тоже из вежливости или по дружбе, не вполне искренне. Если искренне, за что же благодарить? Критик сказал правду, она оказалась положительной, но могла бы быть и отрицательной.

Значит, я Вас благодарю не за самое Ваше мнение, а за то, в результате чего оно сложилось. Кстати, Вы окружили меня такой компанией, в которой быть мне действительно «приятно», хотя я и знаю, что в ней я только прапорщик среди генералов[39].

Насколько помню, о К.Леонтьеве я никогда дурно не писал: почему Вы приписали мне «суровость»?[40] Я его не то что люблю, но всегда им восхищаюсь, даже вот теми цитатами, которые Вы привели. Он был необыкновенно умен и талантлив, куда до него Вл<адимиру> Соловьеву, которого он почему-то считал орлом и гением. Впрочем, у Соловьева есть les hauts et les bas[41]. Les bas достойны журналиста из «Русской мысли» (парижской)[42], но les hauts иногда удивительны. А насчет «пьяной бабы, вцепившейся в Россию», — неужели это о Достоевском, а не о Щедрине?[43] По-моему, о Щедрине. Да, есть еще один старый критик, вялый, но порой замечательный — Страхов (я начал его читать еще в России, найдя где-то цитату из него: «Облака не вполне прекрасны, потому что в них нет отчетливости»: это не Бог весть что, но сразу что-то задевает). А Белинский, со всем своим ученичеством, все-таки лучше своих учеников и в частности хваленого Добролюбова. Только уж очень плохо он писал, предоставив почему-то писать хорошо критикам правым (политически)[44].

Крепко жму Вашу руку. Спасибо.

Искренно Ваш Г.Адамович

17/V-<19>53 <Манчестер>

Дорогой Юрий Павлович

Я Вам не ответил на Ваше давнее — от 12 марта! — письмо, п<отому> что Вы в нем сообщили мне о выходе Вашего сборника и обещали мне его прислать[45]. Я его ждал, но до сих пор не дождался. По письму кажется мне, что издает Ваши стихи не «Рифма»[46], — или я ошибаюсь? Помню, что в «Рифме» был о Ваших стихах разговор, но не знаю, к чему он привел. Маковский[47] — человек капризный и очень переменчивый при этом. Нельзя знать, что он сделает. Сегодня Вы можете быть для него первым поэтом в мире, а завтра — бездарностью. Свойство, м<ожет> б<ыть>, не такое плохое, но плохо то, что он склонен к единовластию и диктаторству. Сейчас у него какие-то «передряги» с Гингером[48]. Я вовсе, не поклонник поэзии Гингера, но он, несомненно, — поэт, и очень своеобразный. Будь я на месте Маковского, то издал бы его «с закрытыми глазами». Не так уж много в «Рифме» вышло шедевров, чтобы придираться к Гингеру из-за случайно неудачного слова. Но Маковский упорствует и даже рассылает какие-то циркуляры в свое оправдание.

Насчет Леонтьева, Розанова, Страхова и др.: Вы, верно, забыли, что мне о них писали; отвечать, значит, поздно. Летом — если достану — перечту романы и повести, совсем их не помню. Хотел бы перечесть (вернее, прочесть) и Бол<еслава> Маркевича, которого он считал почти равным Толстому[49]! Я когда-то говорил об этом Алданову. Он очень заинтересовался, достал Маркевича — и пришел в ужас. По его словам, это — ничтожество. Я вообще Алданову верю (не во всем, но это как раз область, где ему верить можно и надо: едва ли такая же область — Леонтьев). А все-таки хотел бы узнать сам, что такое Маркевич. Возможно, что Леонтьев им восхищался потому, что это — grand monde[50], никаких мужиков, а все то мнимо красивое, что он иногда принимал (наперекор своему острейшему чутью) за сущность искусства.

Ваши стихи о Штейгере — очень личные, и при этом и в его, Штейгера, тональности[51]. С припиской, что «два Парижа» — Вам не по душе, я согласен. По-моему, лучше бы остаться при одном, — тем более что это легко поддалось бы переделке (с рифмой на «годами».;. что-нибудь вроде: «Иллюзия ль, что мы с годами…» и даже «Иллюзья ль — ближе мы с годами…», с иллюзией не с «и», а с «ь», как иногда пишут). Иногда пишешь стихи, знаешь, что в них что-то не так, и пытаешься себя уговаривать: нет, ничего, именно так и получается оригинально!.. Но почти всегда знаешь «в глубине души» что переделать и изменить надо, как бы ни было это трудно. До свидания, дорогой Юрий Павлович. Я здесь в Манчестере еще дней 8-10, а потом буду в Париже, адрес обычный: 53, rue de Ponthieu, Paris 8e… Летом, вероятно, поеду на юг, но парижский адрес — постоянный и верный. Когда выходит Ваша Антология? Когда выходят «Опыты», или уже вышли?[52]