Сто одно стихотворение (СИ) - Страница 4
Всё, что считал он откровением.
И оклеветанный, непонятый,
Уйдёт без дружбы и участия.
И будет, словно Богом нанятый,
Искать задуманного счастия...
30 января 1991 г.
ИЗ ВТОРОГО ПЕРИОДА ТВОРЧЕСТВА
***
Зелёные обои и портрет
Тургенева. На потолке потёки.
Мне скоро стукнет тридцать лет,
а я белею, одинокий,
на серой грязной простыне
в гостях и, в потолок уставясь,
хочу понять, что дальше мне
с собою делать? Сколько, маясь
от праздности, мне плыть и ждать
чего-то? Это ли не шутка
Создателя? И как понять,
коль нет надежды у рассудка,
зачем живу? Привычка жить?
Инерция? Страх смерти? Скука?..
Пустое... Встану и пойду-ка
налью чайку. Чтоб ощутить
в стихах и в жизни под ногами
мне почву, - надобно дробить
мир до молекул и слогами
учиться заново писать,
не доверяясь мысли смело.
Иначе ясно, что сказать
мне нечего... Такое дело.
1994 г.
В ОСЕННЕМ ПАРКЕ
Сыро и прозрачно в парке. Осень.
Тишина. Людей в округе нет.
Каплет мелкий дождь. Я между сосен
по грязи и жухлым листьям след
оставляю каблуком и в воду,
в виде лужи, с нежностью смотрю,
ибо в ней, как в зеркале, природу
грустную, что сверху, узнаю.
Ветки лип, и туча, что клубится
словно дух неугомонный. Да,
как я рад, что в силах насладиться
зеркалом безмолвного пруда.
1994 г.
СТИХИ, НАПИСАННЫЕ В ЛЕСУ
Впадаю в графоманство, или это
накопленная сила вновь поэта
во мне живит? А, может, то, что лето
уже окончилось, и Болдинская осень
( о, если бы! ) меня средь этих сосен
настигла и, друзьям уже не сносен,
ищу я прислониться где, и ручку
из книжки достаю, и закорючку
вношу на лист бумаги, и на тучку
невидящее око навожу.
Сейчас, сейчас я музе покажу!
Но нет!.. Я ничего уж не скажу,
чего бы вы не знали. И не надо.
Я сам устал от истин до упада.
Мне хочется, чтоб знания лампада
светила тем, кто у руля страны.
А я усядусь лучше на штаны
под сосенкой и буду ждать луны,
чтобы воспеть любовь и лепесточки.
Но жаль, что нет сухой в округе кочки,
а то б я сел и после "л" бы точки,
как Маяковский ставил... Впрочем, вру.
Пожалуй, я "любовь" перечеркну,
а вставлю-ка "берёзу". Я кору
её люблю. Вы поняли, наверно,
что о любви я помню лишь примерно
и потому, конечно, будет верно
не внутренний свой мир ( что никакой )
живописать, а этот вот покой
наружный. Что и сделаю в другой
я раз. Природа совершенна.
Есть время у меня её отменно
зарисовать. Но не сегодня, верно.
1994 г.
***
Как чёрной тушью по белой бумаге -
скелет дерева на фоне неба.
Вчерашний снег тает. Капли влаги
висят на тонких веточках. Хлеба
я накрошил в кормушку из жести
для воробьёв на своём балконе.
Жду их. Спрятался в комнате. Вести
по радио слушаю. Вот на фоне
грязно серого неба с неясным звуком
самолёт проплывает. Прекрасно. Грустно.
Сумерки. Надо успеть за луком
сходить в магазин и хотя бы устно
прикинуть тему для сочиненья
нового. Я же писатель. Это,
хоть и смешно, а даёт направленье
жизни, даже спасает где-то...
1994 г.
ИЗ КНИГИ СТИХОВ "УХО"
СОН
Я проснулся нынче рано.
Что-то, чую, не в порядке.
В голове моей нирвана,
холодеют мои пятки.
Полежал минут пятнадцать.
За окном кричали дети.
Кто-то пробовал ругаться,
кто-то пёр на драндулете.
Грохотал трамвай надрывно.
Холодильник заработал.
Шумно было непрерывно -
мир по фене своей ботал.
Я лежал как отщепенец.
Я лежал урод уродом.
Не выкидывал коленец
наравне с моим народом.
Стало мне, однако, страшно.
Отрываться неохота
от народной, бесшабашной
стройки до седьмого пота.
Выглянул в окно скорее
успокоиться на рожах.
И нырнул назад быстрее,
и воскликнул: 'Боже! Боже!'
Что стряслось с моим народом?
Я же, кажется, не пьяный.
Каждый выглядел уродом
с головою обезьяны.
Я опять к окну нагнулся.
Точно так: все обезьяны.
Как же так я обманулся?
Сколько ж я валялся пьяным?
Ай-ай-ай! Однако это
не причина, чтоб не кушать.
Я наелся винегрета
и сел радио послушать.
Вздор какой!.. Визжат и стонут,
что такое в самом деле?
Происшествием я тронут.
Что там, в рубке, обалдели?
Я, конечно, понимаю
как легко стать обезьяной.
Но никак не разделяю
этой перемены рьяной.
Нужно в рамках оставаться.
Нужно, знаете, стараться.
А иначе как же, братцы?
Как за мир не волноваться?
Ух, мохнатые какие!
Ух, как буркалами водят!
Галстуки висят на выях
и в костюмах они ходят.
Неужели обманулся
я в последних, ить, надеждах?..
Но внезапно я проснулся
на кровати и в одеждах.
Фух, да это сон!.. Как славно.
Страхи были-то пустые!
И рукой мохнатой плавно
я провёл по жёсткой вые...
1995 г.
ПАУЧОК
Я вишу на паутинке
целый день вниз головой.
В уши вставил по сурдинке,
чтоб не слышать жизни вой.
Жизни вой меня пугает,
я беспомощен и слаб,
кто ж меня не понимает,
тот кричит, что я-де КРАБ.
Краб, мол, хищник ненавистный,
убирайся в океан,
там на камень сядь зернистый
и пугай рыбёшек клан.
Ах, за что такие речи
мне, висящему едва?
Взгляд поймайте человечий
мой доверчивый слегка.
Огорчён и неутешен,
говорю вам: я не краб!
Я на ниточке подвешен,
я, глядите, очень слаб.
1995 г.
ИНФАНТИЛЬНАЯ СОБАКА
Во дворе дрались собаки:
визги, лязги, море слёз.
В стороне от этой драки
молодой стоял барбос.
Он глубокими очами
на собачий зрел позор
и высокими речами
выносил им приговор.
Наконец, одна собака
в передышке подошла
к нему с речью: 'Что за врака
тебе в голову пришла?
Что бормочешь ты, несчастный?
Почему ты не поймёшь,
что твой гневный лай напрасный
с толку сводит молодёжь?