Стишок о неизвестном Ефрейторе (фантастический рассказ) - Страница 2

– Застава, подеьм!…Встать, суки!

Через секунду одеяло исчезло, оголив тело ефрейтора Лещенко. Тело открыло глаза, вскочило и заученными движениями стало натягивать штаны, сапоги и китель. Сам ефрейтор просыпаться не спешил. Месяц назад, прибыв из учебного центра по подготовке личного состава для прохождения службы на заставу, он посмотрел на свое новое окружение и понял, что оно ему не нравиться. Старшине роты Потопову его окружение нравилось, и всем, попадавшим в его окружение, он старательно прививал любовь к ранним подъемам.

Выбежав на плац, Лещенко слегка проснулся и глянул на свое отделение. Деды Кранов и Гольцов осторожно курили в кулак и зыркали на Семечкина. Семечкин смотрел на кончики своих сапог и переваривал очередную воспитательную беседу о вреде нюханья ацетона, бензина и других приятных, но ядовитых веществ. Ветров, уставившись в точку в метре перед собой, медитировал, плавая где-то в светлом и возвышенном, бросив тело послушно дергаться напра– налево. Коломызов тяжело переминался в ожидании каши с маслом, хлебом и матом, которыми кормили по завтракам. Каленковский лежал в лазарете с приступом язвы, старательно усиливаемом таблетками натощак, которыми его пичкал прапорщик межслужбы Куприянова.

– Равняйсь! – голова Лещенко послушно дернулась направо, а сам он подумал, пришлют на замену Гольцову и Кранову людей, и если пришлют, то сколько – двоих или четверых, до полного комплекта.

– Смирррна! – голова услужливо дернулась и замерла прямо. Где-то справа по бетону процокали две пары ботинок, и сонной роте по ушам резанул, окончательно пробуждая, докладной скрип старшины Потопова. Скрип царапал мозги, как вилка тарелку, и Лещенко привычно ускользнул в воспоминания.

… Цинки с семьей…

… Иришка в обнимку с Михаськой…

… Замдекана, нудно цедящий, что каждый нормальный человек человеком становится только после получения высшего образования…

– Здравствуйте товарищи пограничники!

– Здра! Жела! Това! Капитн! – дружное нытье роты слилось в единый рев, спугнувший тусклые картинки, которые становились все более и более тусклыми. Ну хоть бы что-нибудь произошло! – тоскливо подумал Лещенко, скосив глаза на шарик тела капитана Фокеева. Капитан заложил руки за спину, чем сразу стал похож на сержантов вероятного противника и начал выбрасывать из огромного рта слова. Тяжелые звуки, вылетев вместе с капельками слюны, пролетали с метр и шлепались о бетон. Брызги изредка долетали до сапог первой шеренги. Несколько обреченных фраз разбилось об асфальт. Потом внимание подхватило что-то новое, непривычное, достаточно ценное, чтобы не дать ему пролететь мимо:

– … так вот, товарищи бойцы, пока вы спали, в мировой политической обстановке произошли некоторые изменения. В час двадцать три минуты нашего времени объединенные вооруженные силы Ирака, Ирана и Саудовской Оравии пересекли государственную границу Афганистана и не встречая сопротивления, продвинулись к Кабулу.

Нечто тягуче-томительное, прилипшее к воздуху, запробуждало строй – тела одно за другим оживали, как будто водители отрывались от листания журналов, отключали автопилоты и брались за покрытые пылью рычаги. Капитан Фокеев, обнаружив, что застава обратила на него внимание, запнулся от неожиданности, а потом торопливо закончил:

– Верховное командование сейчас решает, как наиболее адекватно реагировать на происходящее. Заставе после завтрака перейти на боевую готовность. Разойдись!

Строй постоял секунду, впитывая последние капли, а потом сломался и развалился на отдельные бурлящие кучки.

Лещенко осторожно выкатил беломорину из полуполной пачки и застыл посреди плаца одиноким пограничным столбиком, вместе с папироской пережевывая информацию.

Тело отшатнулось от небольшого газового факела, а потом привычно ткнуло папироской в его основание и заглотнуло едкий дым. Пыхнув ноздрями как бэтр выхлопными трубами, ефрейтор Лещенко воткнул ожидающий взор в рядового Гольцова. Когда Гольцов давал прикурить, это значило, что сейчас он будет чего-то просить.

– Товарищ ефрейтор, разрешите вне устава… – ласково проканючил Гольцов. Лещенко с секунду смотрел на грязно зеленые глазки, взгляд которых быстро скакал с пряжки на подбородок, и вяло буркнул:

– Валяй.

– Я тут с братками потарахтел, и в общем, мы так сообразили: если азера на нас попрут, то надо свинтить отседова… подале, да и не пустыми. А ты как думаешь?

Лещенко пожевал папироску, неспешно оглядывая заставу и бескрайние просторы родины за ее забором и пошевелил картинками памяти. Гольцов перемялся с ноги на ногу и полез за сигареткой – Лещенко мог обсасывать вопросы по полчаса, но на памяти заставы за месяц срока не разу не выдал неправильного ответа.

Взрыхлив короткий ежик разных с проседью волос, Лещенко прикинул, далеко ли до завтрака и ненавязчиво, серенько промямлил:

– Ну если винтить – то прям счас. Когда попрут – свои из второй линии обосруться и будут лупить по всему, что движется. Да и застава – как арбуз на блюдечке – ВТОкнуть самое оно. А азера, если еще не гикнулись, помнят, наверное, Брестскую крепость и бабахнут – пепла не останется.

Гольцов скривился и спросил:

– А че за крепость?

Лещенко вдохнул, раздуваясь воздушным шариком, выдохнул, шипя перебитым шлангом шиноподкачки.

– Это во вторую мировую погранцы послали все, заперлись в большом ДОТе и месяц морально трахали все немецкое командование.

Гольцов медленно кивнул, и задумчиво опустил глаза, а Лещенко побрел к столовой, усмехаясь тому, что послать все и трахнуть морально для советского солдата всегда будет понятней, чем подвиг во имя родины-такой-то-матери.

***

Тело рядового Семечкина уныло ковырялось в горке каши, испуганно прижавшейся к краешку необъятных просторов тарелки. Сбоку на скамью рухнуло тело комода и его голодный рык смыл Семечкина с надежного берега мыслей в бурный океан реальности. Комода Лещенко Семечкин зауважал после двухчасовой исключительно информационной лекции о действии наркотиков, а так же после демонстрации, что в отделении руками и ногами он машет лучше всех, и поэтому махать теперь будет только он.

Семечкин решительно размазал по тарелке свою порцию и повернувшись к комоду, осторожно прошептал:

– Товарищ ефрейтор…

Лещенко, не отрываясь от жевания, заглянул к Семечкину в тарелку, затем удивлено глянул на него, потом кивнул на его тарелку и проглотив, спросил:

– Ты че не ешь?

– Да вот все думаю… это война, да?

– Для тебя война будет, если ты через две минуты не съешь свой завтрак.

Семечкин послушно сгреб кашу на исходную позицию и черпанул ложкой.

– А это еще не война, а очередной прикол от Щасотдамася Хуснейма. Я вот все жду, когда же он на нас выпендриться, чтобы мы ему выпендрюльник оторвали.

– Все шутите… – Семечкин уныло поглощал безвкусную кашу. – а меня мама дома ждет.

– Так давай я тебе ногу отстрелю, и поедешь домой. А там, глядишь, и мы с арабами придем. Во класно будет! Мы с арабами перестреливаться будем, а мама нам будет суп варить… хотя нет, я лучше сразу арабам сдамся, а то тебе супа не достанется… а хотя стоп, тогда же арабы к тебе домой придут и съедят весь суп… блин, че делать-то?

Скорчив задумчивую рожу, Лещенко вылез из-за стола, и пошел за чаем, оставив поугрюмевшего Семечкина доедать завтрак. Зачерпнув кружку чифиря Лещенко нашел среди обшарпанных грязных столов жердь тела рядового Ветрова и побрел к ней. Плавно посадив тело рядом с телом Ветрова, Лещенко обнял кружку ладонями и глотнул обжигающего горького чаю. Выплюнув пару веточек, Лещенко посмотрел в низкий грязный потолок и спросил:

– Ветров, что делать будешь, если это – Эль-Джихад?

Ветров высвободил часть сознания из потоков Нирваны, посмотрел на что-то далекое за головой Лещенко и тускло ответил:

– Ничего. Великое божественное начало приведет меня туда, где я должен быть и сделает тем, чем я должен быть.