Стихотворения. Рассказы. Пьесы - Страница 194

Кардинал-инквизитор. Почему же нет? Иначе поступить мы и не можем.

Папа. Это шарканье действует мне на нервы. Простите, что я все прислушиваюсь.

Кардинал-инквизитор. Может быть, это скажет вам больше, чем могу сказать я, ваше святейшество. Неужели все они должны уйти отсюда, унося в сердцах сомнение?

Папа. Но, в конце концов, ведь этот человек — величайший физик нашего времени, светоч Италии, а не какой-нибудь путаник. У него есть друзья: версальский двор, венский двор. Они скажут, что святая церковь стала выгребной ямой для гнилых предрассудков. Нет, руки прочь от него!

Кардинал-инквизитор. Практически нам не придется заходить слишком далеко. Он человек плоти. Он немедленно уступит.

Папа. Да, он склонен к земным наслаждениям больше, чем кто-либо другой из известных мне людей. Он и мыслит сластолюбиво. Он не может отвергнуть ни старое вино, ни новую мысль. Однако я не хочу осуждения научных данных. Я не хочу, чтобы звучали враждебные боевые кличи: "За церковь!" и "За разум!". Я разрешил ему издать книгу, поставив одно условие, чтобы в конце было указано, что последнее слово принадлежит все же не науке, а вере. Он выполнил это условие.

Кардинал-инквизитор. Но как? В его книге спорят глупец, который, конечно, защищает воззрения Аристотеля, и умный человек, конечно, представляющий господина Галилея. И кто же, ваше святейшество, как вы думаете, произносит это заключительное суждение?

Папа. Что еще за новости! Кто же выражает наше мнение?

Кардинал-инквизитор. Уж конечно, не умный человек.

Папа. Какова наглость! Однако этот топот невыносим. Что там, весь свет собрался?

Кардинал-инквизитор. Не весь, но его лучшая часть.

Пауза.

Папа (уже в полном облачении). В самом крайнем случае пусть ему только покажут орудия.

Кардинал-инквизитор. Этого будет достаточно, ваше святейшество. Господин Галилей ведь разбирается в орудиях.

Маленький монах. Папа его не принял. Теперь с учеными диспутами покончено.

Федерцони. В этом была его последняя надежда. Да, правдой оказалось то, что он ему сказал много лет тому назад в Риме, когда еще был кардиналом Барберини: ты нам нужен. Теперь они его заполучили.

Андреа. Они убьют его. "Беседы" останутся недописанными.

Федерцони (смотрит на него искоса). Ты думаешь?

Андреа. Да, потому что он никогда не отречется.

Маленький монах. Когда по ночам не спится, в голову лезут всегда какие-то посторонние мысли. Сегодня ночью, например, я все время думал о том, что ему не нужно было покидать Венецианскую республику.

Андреа. Там он не мог бы написать свою книгу.

Федерцони. A во Флоренции он не смог ее издать.

Маленький монах. И еще я думал — оставят ли они ему его камешек, который он все время носит в кармане. Его камень для доказательств.

Федерцони. Там, куда они его уведут, носят одежду без карманов.

Андреа (кричит). Они не осмелятся! Но даже если так, он не отречется. "Кто не знает истины, тот просто глуп, но кто знает истину и называет ее ложью, тот преступник".

Федерцони. Я тоже не верю этому, и я не хотел бы жить, если он поступит так. Но ведь у них сила.

Андреа. Не все можно сделать силой.

Федерцони. Может быть.

Маленький монах (шепотом). Он просидел в тюрьме двадцать три дня. Вчера его вызывали для большого допроса, а сегодня заседание. (Заметив, что Андрей прислушивается, говорит громче). Когда я пришел к нему сюда в тот раз, через два дня после декрета, мы сидели вон там, и он показал мне на маленькую статую Приапа в саду, у солнечных часов, — вон она видна отсюда, и он сравнивал свой труд со стихотворением Горация, в котором тоже ничего нельзя изменить. Он говорил о своем чувстве красоты, которое побуждает его искать истину. И он вспомнил девиз: Hieme et aestate, et prope et procul, usque dum vivam et ultra [14]. И он подразумевал искания истины.

Андреа (обращаясь к маленькому монаху). Ты рассказывал ему, как он стоял перед римской коллегией, когда они испытывали его трубу? Расскажи ему!

Он был таким же, как всегда. Уперся руками в свои окорока, выпятил брюхо и заявил: "Я прошу вас быть разумными, господа". (Смеясь, копирует Галилея.)

(Показывает на Вирджинию.) Она молится, чтобы он отрекся.

Федерцони. Оставь ее. Она совсем запуталась с тех пор, как они с ней поговорили. Они вызвали сюда из Флоренции ее исповедника.

Субъект. Господин Галилей скоро прибудет сюда; ему может понадобиться постель.

Федерцони. Его отпустили?

Субъект. Ожидается, что в пять часов господин Галилей выступит на заседании инквизиции с отречением. Тогда зазвонят в большой колокол собора Святого Марка и текст отречения будет прочтен всенародно.

Андреа. Я не верю этому.

Субъект. Ввиду большого скопления людей на улицах господина Галилея проведут через садовую калитку позади дворца. (Уходит.)

Андреа (внезапно повышая голос). Луна это Земля, и она не имеет собственного света. И Венера тоже не имеет собственного света. И тоже подобна Земле и движется вокруг Солнца. А четыре луны вращаются вокруг Юпитера, который находится на высоте неподвижных звезд, но не прикреплен ни к какой сфере. И Солнце является центром вселенной, и оно неподвижно, а Земля — не центр и не неподвижна. И показал нам это он.

Маленький монах. И никакое насилие не может сделать невидимым то, что уже было увидено.

Федерцони (глядит в окно на солнечные часы в саду). Пять часов.

Андреа. Я не могу больше ждать! Слышите, они обезглавливают истину.

Федерцони (хрипло). Ничего. Уже три минуты шестого.

Андреа. Он устоял!

Маленький монах. Он не отрекся.

Федерцони. Нет. Какое счастье!

Андреа. Не все можно сделать насилием! Насилие не всевластно. Итак, глупость можно победить; она не так уж неуязвима! Итак, человек не боится смерти.

Федерцони. Вот теперь действительно начинается время науки. Это час ее рождения. Подумайте только, если бы он отрекся!

Маленький монах. Я не говорил об этом. Но я так боялся. О, я маловер!

Андреа. А я знал это.