Стихотворения, не включавшиеся в авторские сборники - Страница 11

Над бредом наших разных ликов,

Над диким сном

Разноязычных наших криков,—

Не здесь, в ином —

Есть нас связующие нити.

Есть общий зов

За грань желаний и событий,

Имен и слов!

Мы все склоняем взор во храме,

Всех зыблет страсть,

И красота над всеми нами

Простерла власть!

16 октября 1903

Вакханки встретили Орфея

На берегу немолчных вод.

Он, изнывая и немея,

Следил их медленный черед.

Душе, всегда глядящей в тайны,

Где тихо веет Дионис,

Понятен был их бег случайный

И смена сребропенных риз.

Но, опьяненны и безумны,

Почти до чресл обнажены,

Менады вторглись бурей шумной

В его безветренные сны.

Их тирсы зыблились, как травы,

Когда находит с гор гроза,

И, полны ярости и славы,

Звенели в хоре голоса.

«Унынье прочь! Мы вечно юны,

Что зимний ветр! Сияет май!

Ударь, певец, в живые струны

И буйство жизни повторяй!

Ты ль, двигавший напевом скалы,

Кому внимали барс и тигр,

Пребудешь молча одичалый

При вольном вое наших игр.

Твой бог — наш бог! Что возрожденье,

Когда до дна прекрасен миг!

Не сам ли в неге опьяненья

И в нас бог Дионис проник.

Вошел он с вестью о победе,

Что смерть давно побеждена,—

Все жизни — в сладострастном бреде,

Вся вечность — в таинстве вина».

Они стремятся, как пантеры,

Но и пантер смирял напев,

И лиру взял, исполнен веры,

Орфей среди безумных дев.

Он им поет о Евридике,

О страшных Орковых вратах…

Но песню заглушают крики…

Уж — камни в яростных руках.

И пал певец с улыбкой ясной.

До брега волны докатив,

Как драгоценность, труп безгласный

Принял на грудь свою прилив.

И пышнокудрые наяды

Безлюдной и чужой земли

У волн, в пещере, в час прохлады,

Его, рыдая, погребли.

Но, не покинув лиры вещей,

Поэт, вручая свой обол,

Как прежде в Арго, в челн зловещий,

Дыша надеждой, перешел.

4 декабря 1903

— Дитя, скажи мне, что любовь?

— Вот этот ужас мой без воли,

Вот этот стыд, мгновенье боли,

Вот эта стынущая кровь.

— Дитя, скажи мне, что же страсть?

— Вот эти слезы, эти пени,

Вот эта жажда унижений:

Быть как раба, к ногам припасть.

— Дитя, ответь мне, счастье в чем?

— В твоей истоме, в этом бреде,

В твоем весельи о победе,

Во взоре блещущем твоем!

1903

Я пустынной шел дорогой

Меж отвесных, тесных скал,—

И внезапно голос строгий

Со скалы меня позвал.

Вечерело. По вершинам

Гас закат. Был дол во мгле.

Странный призрак с телом львиным

Вырос, ожил на скале.

Полузверь и полудева

Там ждала, где шла тропа.

И белели справа, слева

Кости, кости, черепа…

И, исполнен вещей веры

В полноту нам данных сил,

К краю сумрачной пещеры,

Человек, я подступил.

И сказал я: «Ты ли это,

Переживши сто веков,

Снова требуешь ответа?

Дай загадку, — я готов?!»

Но, недвижима на камне,

Тихо, зыбля львиный хвост,

Дева, взор вонзив в глаза мне,

Ожидала первых звезд:

«Вот загадка, о прохожий,

Ты, пришедший из долин!

Я тебя спрошу все то же,

Что услышал Лаев сын:

Кто из нас двоих загадка?

Я ли, дева-сфинкс, иль ты?

Может, ночью в тени шаткой,

Видишь ты свои мечты?

Если я жива, телесна,

Как тебе телесным быть?

Нам вдвоем на свете тесно,

Я должна тебя сразить!

Но, быть может, я — поэта

Воплощенный легкий сон?

В слове смелого ответа

Будет призрак расточен.

И действительностью станут

Только кости и скала?

Отвечай мне: кто обманут?

Я была иль не была?»

И, недвижима на камне,

Дева, зыбля львиный хвост,

Устремила взор в глаза мне,

Взор, принявший отблеск звезд.

Мрак тускнел и рос без меры,

К небу высились столпы…

Я стоял у врат пещеры…

Мимо не было тропы.

1903

Есть поразительная белость

Снегов в вечерний час, и есть

В их белизне — святая смелость,

Земле непокоренной весть!

Пусть тьма близка, и закатилось

Нагое солнце за рубеж:

Его сиянье только снилось,

Но небо то ж, и дали те ж!

И звезды пусть во тьме возникнут,

И с изогнутой высоты

Земле свои приветы крикнут:

Они растают, как мечты!

Но свет первее солнц и мира,

Свет все — что есть, бессветья нет,

И тьма лишь царская порфира,

В которой выступает свет!

27 января 1904

Наш мир храня от силы вражьей,

В чреде двенадцати имен,

У врат небес стоят на страже

В свой день Весы и Скорпион.

Но от земли, вседневно пленной,

В свой юный веруя порыв,—

Да посягнет за грань вселенной!—

Взлетает ярый Гиппогриф.

Вам, — два врага в едином стане! —

Урок видений вековых:

Один гори, где мира грани,

Другой — стремись нарушить их.

23 марта 1904

Эту веру я тебе вручаю,

Столько раз обманутую… Что ж!

Наш удел идти, скользя, по краю,

Наш удел — над темной бездной дрожь.

Шаг еще сужден ли мне, не знаю:

Но иду, и близко ты идешь!

Близким — мой привет! Нов миг паденья —

Взгляд, лишь взгляд один без сожаленья.

Октябрь 1904

Я не видал таинственных лесов

Безудержной природы Индостана,

Причудливых китайских городов

И белых скал льдяного океана;

Не вел войска на приступы твердынь,

И не был венчан в бранном шуме стана;

Дней не влачил в толпе своих рабынь,

Не проходил, протягивая руку,

В чертоги всех богатств и всех богинь;

Не созерцал во всех пределах муку

На лицах мучеников, как судья;

С возлюбленной не пережив разлуку,

Под ноги смерти не бросался я.

Я многого не видел и не встретил,

Пылинка в миллиардах — жизнь моя!

Но до вопросов кто-то мне ответил —

И в безднах я стою без уст и слов…

И светлый мой полет сквозь них не светел.

Грядущих не увижу городов,

Не посещу всех тайн земного круга,

С героями не встречусь всех веков.

Но где в стране от севера до юга

Восторг безвестный обретет душа,

Безвестный трепет скорби и испуга?

Мы все проходим жизнь, как он, спеша,

Возможности переживаем в грезах;

От тихих снов под сводом шалаша

До высшего блаженства в тайных слезах,

И, список чувств запомнив наизусть,

Судьбе, при одобреньях и угрозах,

Мы равнодушно повторяем: пусть!

<1904>

Царил над миром рифм когда-то

Я с самовластием волхва,

И волю царственную свято

Вершили верные слова.

Любил я радостные чары

На их желанья налагать,

И на союз мгновенный — пары

Благословлять и сочетать.

Любил с улыбкой подмечать я

В двух чуждых душах сходный звук

И двух врагов — бросать в объятья,

Как двух восторженных подруг.

19 февраля 1905

На площади, полной смятеньем,