Стихотворения и поэмы - Страница 62

Всё, всё им ведомо под струпьями парши.

Вот в царственных чалмах, мехах, златых кафтанах

Кордова мудрая, пять родников легенд,

Звезда теологов и спорщиков гортанных.

Кто скажет, на какой толкучке их агент?

Вот он сидит, мудрец, туберкулезом скрючен,

Впился в газетный лист — космат, рыжебород,

К осенней сырости и нищете приучен,

Кто этот Агасфер — богач или банкрот?

6

— Дом богоматери^[28], какой ты грусти полон?

О чем колокола мечтают, замолчав?

Химерам скрюченным, двуполым и бесполым,

Какие оргии мерещатся в ночах?

Но вот под сводами — торгаш всемирный, янки.

Он в розовых очках. Он страстный антиквар.

Он думает о том, не взять ли в содержанки

Твою историю. Он оценил товар.

Он так почтителен к твоим великолепьям,

К разлету этих дуг и ромбам симметрии.

Он смотрит, как болван, на известковый пепел,

Листает Библию и час, и два, и три.

Не сбросить ли химер с твоих рогатых вышек?

Пусть прахом красота собора полетит.

Десяток этажей надстроить, чтобы вышел

Бетонный небоскреб, его отель «Сплендид».

Но нет, стервятнику над мертвецом не взвиться!

— Гей, Квазимодо, бей в свои колокола!

— Химеры древние, воспряньте в огневице,

Чтоб на святыню тень позора не легла!

Ты ведь влюблен, звонарь, и благороден.

Качни-ка бронзовые языки!

С тобою говорят сто тысяч мертвых родин

Тысячелетьями безвыходной тоски.

Во рту моем дремучий гул жаргонов,

Наследие невозвратимых рас,

И пыль, и жажда дальних перегонов,

Проделанных в последний раз.

7

Летает над падалью черная птица,

Угрюмая, злая, столетняя птица.

— Стой, ворон! Куда ты сквозь темень и осень?

— «Птенцы мои плачут, стервятины просят.

Осенние ночи без корма не сладки».

— Ну что же, слетайтесь, живите в достатке!

Слетелось крикливое черное вече.

И ворон к птенцам обращается с речью:

«Поля опустели. Куда нам податься?

Не худо бы тут на зимовье остаться!

Отрадно усопшим и доли не знавшим

Им карканье наше над садом опавшим.

Отрадно им грезить, травой зарастая».

— Плодись, размножайся, столетняя стая!

8

Мерцает грустно камень Галилеи.

Далеких гор тосклив и синь узор.

На этих долах, бледный, как лилея,

Бродил ягненком странный фантазер.

Стоит закат в оранжевом пыланье.

Стоит вверху простоволосый серп.

Кто там несет овечку на закланье,

Босой и обреченный на ущерб?

Весь Назарет сияньем опоясан,

А плат пространств всё шире и серей.

Спустилась ночь. Мне все-таки неясно,

Зачем вознесся в небо Назарей?

Наймусь поденно чабаном к верблюду,

Кочевником пройду, как бедуин.

Семь лучших жен и нож кривой добуду

И пальму посажу среди долин.

Пристану ли к певучим караванам,

Спрошу у них, где отыскать мне путь...

— Спи, голова Синая! Я незваным

Пришел к тебе. Не слушай и забудь.

И черный брат в лицо мне смотрит дико

И отвечает: «Я здесь, как и ты,

Чабан наемный, гость, а не владыка,

Поденщик этой ветхой нищеты».

И он меня утопит в Мертвом море,

И я спрошу руками, как немой:

«Ответь мне, бедуин, какое горе

Несло меня? Зачем я шел домой?»

9

Ой вы ноги бестолковые мои,

Зря я гнал вас от зари и до зари.

Чью раскрытую горюющую дверь

Миновать на белом свете мне теперь?

В чьем окошке огонечек мне моргал?

Там хозяина я в доме не видал.

Там, как кошка у дверного косяка,

Нежилая спит нахлебница — тоска.

В окна выбитые ломится закат.

Хоть войди он — не услышат: крепко спят.

Ой вы ноги бестолковые мои,

Зря я гнал вас от зари и до зари.

10

Был Млечный Путь белее молока.

По пригородам кошки завизжали.

Тьмы мертвецов сошлись издалека

Вернуть Синаю ветхие скрижали.

Дымятся рты. Клубится шерсть бород.

— Вставай, базар! Сочтите, горожане,

Во что вам обошлось из рода в род

Всех ваших заповедей содержанье.

Как хартия, обуглен их жаргон.

На головах зола и прах созвездий.

— Прощай, Синай! Последний перегон —

И звездный прах дымится на разъезде.

1924

Париж

Перевод П. Антокольского

СПЕЛЫЕ НОЧИ

СПЕЛЫЕ НОЧИ

1

Кости звенят, пересохло во рту,

И сердце колотится о пустоту.

— Дай крылья мне, ветер, в полет запусти!

Поют в вышине голубые пути.

Поет голубая дорога, поет...

— О, запусти меня, ветер, в полет!

А вечер так пахнет дождем и росой,

Росой и землей, и смертью босой.

Смертью и жалобой полнится ночь.

— Пусти меня, ветер, пусти меня прочь!..

Жара расцветает. Одна за другой

Молнии блещут над головой.

Свет ли? Иль темень? Тишь ли, иль гром?

Бусинка крови на теле моем...

Секунды в минуты сплетаются, в дни,

И каждый мой шаг отмеряют они.

Во всем моем теле костей перезвон.

«Дин-дон!» Вот опять. Ты слышал: «Дин-дон!»

И звон, и плач улетают вдаль...

— Так что же за боль? Так что ж за печаль?

Когда пахнут дали дождем и росой,

Росой и землей, и смертью босой,

И смерть наполняет шуршанием ночь,

Пусти меня, ветер! Пусти меня прочь!

2

Есть время такое, есть час такой —

Я шорох могу уловить любой.

Пришел ли кто иль крадется вдали,

Но к каждому руки простерты мои.

Пускаюсь, как зверь, напрягая слух:

Откуда здесь овцы, откуда пастух?

— Кто здесь, пастух, нарушил покой?..

Есть время такое, есть час такой.

Всё вижу я, вижу издалека:

Откуда ручей здесь, откуда река?

Зверя сюда привела вода:

Ну что ему делать? Пойти куда?