Стихотворения - Страница 52
Изменить размер шрифта:
* * *
Апрельский дождик слегка накрапывал,
Но мы с тобой сквозь дырявый зонт
Увидели небо такое синее,
Какое видно только душе.
И зашатались от счастья и тяжести,
Как может (смеет) шататься один (разве) Атлант,
И то, что для встречных было безрифменно,
Огромной рифмой (с)вязало нас.
О друг [неверный], терзатель безжалостный!
Ведь мы же клялись: навек, навсегда.
Зачем же после с такой жестокостью
Меня ты бросил здесь одного?
* * *
Иду, вдыхая глубоко
Болот Петровых испаренья,
И мне от голода легко
И весело от вдохновенья.
[Иду, как ходит ветерок
По облетающему саду.]
Прекрасно — утопать и петь,
* * *
Я сон потерял, а живу как во сне.
Всё музыка дальняя слышится мне.
И арфы рокочут, и скрипки поют —
От музыки волосы дыбом встают.
[Но кто-то………………………рукой,
И звук обрывается с болью такой,]
…………………………………………………
Как будто бы в тире стрелок удалой
Сбивает фигурки одну за другой.
И падают звуки, а сердце горит,
А мир под ногами в осколки летит.
И скоро в последнем, беззвучном бреду
Последним осколком я сам упаду.
* * *
Косоглазый и желтолицый,
С холщовым тюком на спине,
Я по улицам вашей столицы
День-деньской брожу в полусне.
Насмехайтесь и сквернословьте,
Не узнаете вы о том,
Как дракон на шелковой кофте
Лижет сердце мое огнем.
* * *
Мечта моя! Из Вифлеемской дали
Мне донеси дыханье тех минут,
Когда еще и пастухи не знали,
Какую весть им ангелы несут.
Всё было там убого, скудно, просто:
Ночь; душный хлев; тяжелый храп быка.
В углу осел, замученный коростой,
Чесал о ясли впалые бока,
А в яслях… Нет, мечта моя, довольно:
Не искушай кощунственный язык!
Подумаю — и стыдно мне, и больно:
О чем, о чем он говорить привык!
Не мне сказать…
* * *
В этих отрывках нас два героя,
Незнакомых между собой.
Но общее что-то такое
Есть между ним и мной.
И — простите, читатель, заранее:
Когда мы встречаемся в песий час,
Всё кажется — для компании
Третьего не хватает — вас.
* * *
Он не спит, он только забывает:
Вот какой несчастный человек.
Даже и усталость не смыкает
Этих воспаленных век.
Никогда ничто ему не снится:
На глаза всё тот же лезет мир,
Нестерпимо скучный, как больница,
Как пиджак, заношенный до дыр.
* * *
Пыль. Грохот. Зной. По рыхлому асфальту,
Сквозь запахи гнилого мяса, масла
Прогорклого и овощей лежалых,
Она идет, платочком утирая
Запекшиеся губы. Распахнулась
На животе накидка — и живот
Под сводом неба выгнулся таким же
Высоким круглым сводом. Там, во тьме,
В прозрачно-мутной, первозданной влаге,
Морщинистый, сомкнувший плотно веки,
Скрестивший руки, ноги подвернувший,
Предвечным сном покоится младенец —
Вниз головой.
Последние часы
Чрез пуповину, вьющуюся тонким
Канатиком, досасывает он
Из матери живые соки. В ней же
Всё запрокинулось, всё обратилось внутрь —
И снятся ей столетий миллионы,
И слышится умолкших волн прибой:
Она идет не площадью стесненной,
Она идет в иной стране, в былой.
И призраки гигантских пальм, истлевших
Давным-давно глубоко под землей,
И души птиц, в былой лазури певших,
Опять, опять шумят над головой.
* * *
Старик и девочка-горбунья
Под липами, в осенний дождь.
Поет убогая певунья
Про тишину германских рощ.
Валы шарманки завывают;
Кругом прохожие снуют…
Неправда! Рощи не бывают,
И соловьи в них не поют!
Молчи, берлинский призрак горький,
Дитя язвительной мечты!
Под этою дождливой зорькой
Обречена исчезнуть ты.
Шарманочка! Погромче взвизгни!
С грядущим веком говорю,
Провозглашая волчьей жизни
Золотожелчную зарю.
Еще бездельники и дети
Былую славят красоту, —
Я приучаю спину к плети
И каждый день полы мету.
Но есть высокое веселье,
Идя по улице сырой,
Как бы новоселье
Суровой праздновать душой.