Стихи-Я Пушкина (СИ) - Страница 5

Но, видимо, бессмысленно, взять ее Гением можно, но в Этом Мире - не до конца.

Как и сказал Иисус Христос печально, искушаемый последний раз тем же, чем пушкинский Импровизатор и Жил на свете рыцарь бедный, Духом смелый и прямой:

- Искушаемый победой над стихией! - ибо:

- Я могу, Господи! - но это МОГУ не принимает во внимание, что Стихия - это тоже бог, бог, сам желающий измениться, но вот с помощью смерти части себя в роли:

- Сына.

В любом случае Пушкин - это не стихия, а надо иметь в виду не только содержание стихотворения, но и то, что поет эту стихию сам поэт, загнавший ее, как Аполлон в свою Лиру, сделавший из нее:

- Спектакль.

Повторю еще раз Пушкин, как и Шекспир противопоставил Стихии:

- Театр.

Как и Евангелие - это сплошной театр, правда, в самом конце, после Тайной Вечери:

- Смертельный.

Апостолы идут в свой последний бой сознательно, уже подготовившись на Тайной Вечере, а не вынужденно стихийно, как:

- Нам ничего не осталось, как только умереть. - Ибо и сказано:

- Смертию смерть поправ.

Хотя, конечно, им было страшно, даже Иисусу Христу не хотелось идти в эту последнюю битву со стихией - по сути, с какой-то частью самого бога - что Он даже вынужден был сказать:

- Но как Ты хочешь, а не Я.

Сам Бог в роли Иисуса Христа вступил в бой со своим же древним хвостом.

Поэту потому, следовательно, нет закона, как сердцу девы и ветру, что:

- Он с Законом и призван вступить в бой, как с древним драконом, ставшим стихией, как Иисус Христос требует новых мехов для нового вина. - Зачем?

Именно затем, чтобы спасти Адама, чтобы изменить Прошлое. И Евангелие своей конструкцией показывает именно такую конструкцию мира, что:

- В одну и ту же реку можно войти дважды! - Чего, похоже, не смог понять бедный и простой рыцарь, бившийся за Деву Марию:

- В лоб ее, стихию не возьмешь, идти надо слишком далеко, однако:

- Назад, чтобы всё переделать.

Бог создал мир, который можно изменить - вот в чем дело. А Иисуса Христа именно за то и критиковали фарисеи, что Он предложил им решить задачу, которая в принципе не решается.

Отсюда Фарисеи прошлых лет и сделали вывод:

- Лучше нету того свету, - нет, не когда яблоня цветет, а нет ничего сильнее стихии, как сейчас Борис Парамонов и Иван Толстой - и:

- Только с помощью Евангелия можно доказать, что есть, ну и:

- Пушкина, естественно.

Поэт - это победитель не снежных барсов, а победитель Стихий, будь они похожи даже на Ветряные Мельницы, как определил их природу Дон Кихот Ламанчский, или, по крайней мере, на стадо баранов - это одно и тоже.

Сейчас Иваном Толстым и Борисом Парамоновым опять приводится неправильный вывод, делаемый из видимого спокойствия, например, царицы, когда она знает совершенство наслаждений и спокойно предлагает желающим умереть за них:

И с видом ясным говорит:

- В моей любви для вас блаженство?

Блаженство можно вам купить.

Внемлите ж мне: могу равенство

Меж вами я восстановить.

Кто к торгу страстному приступит?

Свою любовь я продаю;

Скажите: кто меж вами купит

Ценою жизни ночь мою?

Рекла - и ужас всех объемлет.

Вот сейчас говорят, что Пушкин призывает людей гордиться не силой духа, не моральностью - это для толпы, а гордись существованием в себе чувства беззаконности. - Можно сказать, это хороший пример того, что могли думать тогдашние люди, видя Петра, отрекшегося от Иисуса Христа во дворе первосвященника. Испугался и вся мораль пропала, ибо герой может гордиться только правом на беззаконность.

Кошмар, что может чувствовать человек в роли Петра - они абсолютно ни хрена не понимают, и, знаете ли, вполне могут сожрать его живьем прямо тут за этот беспринципный страх. А то, что герой не стихией в себе ублажается, а наоборот, увидел ее и сумел, как Пушкин сказать:

- Я звал тебя и рад, что вижу, - ибо окаменелость его не от страха, а как и окаменелость Мандельштама означает готовность к бою, однако:

- Именно со стихией, - в данном случае Петр подставляет свою грудь под стрелы, летящие с неба в Иисуса Христа, ибо летят они с надписью:

- Предатель, - имеется в виду, что Иисус Христос - предатель древней веры, а Петр предает Иисуса Христа, отрекаясь от Него, и тем самым указывает этим стрелам другой путь:

- Я - предатель, - и принимает это триплет на себя. - Делает это, естественно, не сам, а с помощью Бога. Сам он здесь может только испугаться.

Поэтому обвинения поэта в трусости в любви к беззаконию - это прямая, хотя и хитрая ложь. Обвинители не видят реальной цели. Того, кто бьется со стихией не на жизнь, а на смерть, как, например, герои Повестей Белкина, обвиняют, как Гробовщика, что он с ней, со смертью, заодно, и может шастать запросто в Ад, как Данте по Владимиру Высоцкому:

- К своей Алигьери.

Критики не видят реальной Стихии, как именно Древнего Закона, с которым Иисус Христос вступил в смертельный бой, смертельный именно потому, что Он Сам - Часть этого закона. И думают, что он играет с ним, как кошка - нет, не с мышкой, а с мячиком, так сказать:

- Свой свояка видит издалека. - Как:

- Лермонтов барса, - нет, они:

- Бьюцца.

Говорится - в передаче - что человек бессилен повелевать стихией в себе. И Пушкин поэтому должен отрицать эволюцию и нравственное совершенствование.

Да, в том смысле, что просто так, усилием воли никакой реальной эволюции и нравственного совершенства не достичь. Даже изучив садо-мазо самому отрубить свой хвост не получится.

Что надо?

Вот я сказал, что требуется:

- Превратить весь мир Театр, чтобы Быть было, как:

- Не быть.

- Тем самым, - сейчас говорят, - с человека снимается всякая нравственная ответственность. - Тоже хорошая краска того, за что могли гнать и распинать Апостолов, за аморальность. А то я читаю, читаю Библию, а не всё понятно как-то:

- Иван Толстой и Борис Парамонов просвещают, - только, к сожалению, в обратную сторону.

Теперь опять не та смесь, ибо идут чисто умозрительные придумки:

- Ему свойственна вражда к культуре.

Просвещение - это внутреннее укрощение стихии, - говорится, но это даже не смешно:

- Повесили на Избе Читальне объявление, что Физкультура - это не просто так, а: