Степан Сергеич - Страница 13

Молодого звали Беловкиным. Уже шестой год учился он в заочном политехническом, и уже трижды Фирсов с проклятьями вручал ему энергичное прошение в деканат – отсрочить очередные экзамены студенту Беловкину, «занятому выполнением важного задания министерства». На самом деле в свободное время он обходил свою многочисленную клиентуру, исправляя телевизоры. Его соратник, уже старик, Григорий Иванович Пухов, когда-то пытался закончить МЭИ, несколько раз добирался до векторной алгебры и гладко, без синяков скатывался вниз. Хотя Комитет по делам изобретений выдавал Пухову немало авторских свидетельств, Григорий Иванович остро ненавидел его и однажды едва не загремел возжелав посадить врагов в лужу: при очередной заминке в признании авторства взял да и опубликовал схему прибора. Спасло его так называемое мотивированное возражение, которым отбрыкнулось от него ранее руководство патентным делом, назвав изобретение чушью. С работы ему все же пришлось уйти, он устроился в этот НИИ, где под рукой у него были все данные о том, что можно изобретать, а что нельзя.

Здесь, как и везде, над ним посмеивались, писали фельетоны в стенной газете и рисовали карикатуры – на последней его изобразили лежащим под колесами мотоцикла и орущим на весь мир: «Я изобрел мотоцикл!» Нарисовали-то после того, как роздал он уборщицам ложки странной конструкции. Пухов жил одиноко, сам варил себе щи и жарил картошку. Последняя операция изводила его. Если на сковородке картошки много, то она падает на плиту, когда ее переворачиваешь ножом. Пухов сконструировал специальное приспособление, одинаково удобное для чистки овощей и перемешивания их на гладком основании цилиндра с низко обрезанными стенками. Уборщицы распустили языки, инженеры приветствовали Пухова: «Ура титану мысли! Как насчет вилки для маринованных томатов?»

Везде, где он работал, такое бывало, пока он не начинал составлять заявку но не на вилку, конечно. Сразу хаханьки прекращались, говорили почтительно, с чувством жали руку и набивались в соавторы. С Беловкиным он сошелся случайно, доверился ему тут же. План Пухова был таков. С августа прошлого года американские журналы публикуют проспекты будущего прибора, изготовляемого фирмой «Белл». Заказ, кроме «Белл», приняли еще две фирмы, работа кипит, результатов пока не видно. А прибор – легкий, переносного типа – нужен нам позарез.

Беловкин загорелся идеей Пухова. Телевизоры и теорию электронно-лучевых трубок он знал досконально и предложил строить прибор на принципе сравнения на экране нескольких отметок, что было абсолютно ново. Работа близилась к концу – так уверили Игумнова неудачники.

– Мы запутались, – признался наконец Пухов. – Нам бы отдохнуть с месячишко, да время поджимает. Нам свежая голова нужна.

Они вручили Виталию папку чертежей и схем, толстенную тетрадь с расчетами. Бегло просмотрев их, Виталий убедился, что как математики и экспериментаторы неудачники не имеют себе равных – по крайней мере в лаборатории. Несколько дней сидел он над тетрадью и схемами, вникая в странную логику расчетов. Самая чуточка им оставалась, один прыжок мысли и все сделано.

В лаборатории удивились, увидев тетрадь и схемы «этих» на столе Игумнова. Фирсов брезгливо, двумя пальцами приподнял тетрадь:

– Вам не стыдно?

– Ничуть.

– Я запрещаю заниматься вам белибердой до пяти часов вечера. После пожалуйста.

– Вы же сами сказали, что я работаю в счет будущего года.

Пухов и Беловкин уверовали в Игумнова и по утрам с надеждой смотрели на него: придумал?

Решение пришло внезапно, по дороге на работу, в переполненном автобусе.

Виталий сжал руку в кулак, словно боялся, что мысль улетит. Ворвался в комнатушку, крикнул: «Вот!» – и показал ладонь, потную и красную.

– Ребята, есть!

Неделю они занимались изготовлением генератора импульсов. Работали нервно, суетливо. Беловкин вопил, что пора кончать, макет прибора готов испытать его, немедленно испытать! Решающий эксперимент отложили на выходной день. Приоделись, побрились. Пухов подсоединил кабели, щелкнул тумблером…

Комнатушку затемнили, зелено светились экраны контрольных осциллографов. Из пустот приборной трубки выполз синхронизирующий импульс, скачком метнулся на экран… Далее – все точно так, как и предполагалось.

С минуту молчали. Потом Беловкин исполнил буги-вуги, топая туфлями на двадцатимиллиметровой подошве из каучука, а Пухов извлек чекушку.

– Пять процентов работы сделано. – Он почесал подбородок. – Теперь самое главное – пробить прибор через все инстанции.

На клочке бумаги он подсчитал возможную сумму вознаграждения плюс тридцать процентов за предоставление макета. Получилось внушительно.

Поднаторевший в изобретательских делах старик сел писать заявку в трех экземплярах да еще на каждого соавтора. Игумнов заикнулся было, что он-то ни при чем здесь, Пухов буркнул:

– Мне виднее.

Они обязаны были показать заявку Фирсову. Доктор наук изучил ее до последней запятой, посмотрел на Игумнова:

– Вы уверены?

– Макет работает безукоризненно. Теоретическое обоснование верно.

– Та-та-та-та… – растерянно сказал Фирсов. – Каюсь. Грешен. Кто бы мог подумать, кто бы мог… – Колючий взгляд его царапал соавторов. – Макет и документацию прячьте в мой сейф.

– Тогда ключи от него – нам, – настоял Пухов.

– Это уж конечно, конечно… Та-та-та… Недооценил. Послушайте, сказал он потеплевшим голосом, – не отправляйте пока заявку, есть у меня одна полезная мыслишка…

– Знаю, что за мысль! – Тощий Пухов искривился. – Попробуйте докажите, что прибор делался по тематическому плану НИИ! Не выйдет!

– Да нет же, нет!.. Экий вы недоверчивый, Григорий… мм…

– Иванович.

– Да, да, Григорий Иванович… Поговорим вечерком, согласны?

Еще до вечера произошло взволновавшее лабораторию событие: Игумнова сделали ведущим инженером. Только он, Беловкин и Пухов понимали, что это значит. Когда кончилась работа, Фирсов, решительный и веселый, пригласил троицу в свой кабинет.

– Я буду говорить откровенно, что я прям до грубости – это вы знаете.

Итак, начну. Представляете ли вы себе полностью эпопею с вашим прибором?

Представляете, да не совсем. Разработкой прибора с параметрами вашего заняты две лаборатории двух НИИ. Как только они пронюхают о заявке (а они пронюхают немедленно), они подадут встречные заявки, спасая себя от разгрома. Их можно понять. Им отпустили колоссальные средства, они угрохали денежки, и немалые, а тут появляется кустарь-одиночка с двумя никому не известными молодыми людьми и сводит на нет все их усилия. Пока они тянули резину, вы, оказывается, без всяких субсидий сделали за них прибор. Вы-то, конечно, правоту свою и приоритет докажете. Но когда? Какой ценой? Я навел необходимые справки. Два НИИ не хотят знать никакого Пухова, а сам товарищ Пухов находится в неприятельских отношениях с Комитетом. Вы подтверждаете это, Григорий Иванович? (Пухов засопел, подтверждая.) Благодарю вас…

Теперь вдумайтесь в следующее… Как вы полагаете… мог бы я, ухватившись за ныне разработанную вамп проблему, решить ее сам? Я, вы знаете, автор двух открытий, моя книга признана всем миром. Когда я был сам по себе и не отвечал за безмозглое творчество десятка олухов, к коим я не отношу вас троих, я бы дал не один прибор, а уж ваш (он, не отрицаю, хорош) довел бы до конца. Продолжаю: у меня имя, у меня связи. Достаточно включить меня в соавторы – и никакой канители не будет. Это и справедливо. Я выделил вам комнату, я, по существу, допустил к вашей работе Игумнова и, чтоб поднять вес его, выбил ему должность ведущего инженера. Вот так, решайте. Если вас беспокоит денежный вопрос, то скажу: от изобретательского вознаграждения отказываюсь. Думайте.

Беловкина сразил последний довод. Его интересовали деньги. Бросить работу, убеждал он себя, покончить с телевизорами, перевестись на очный факультет, получить диплом – и, имея авторское свидетельство, можно претендовать на приличное место. Беловкин подумал и промямлил, что, в сущности, он не возражает.