Стена - Страница 9
- Осаживай, осаживай! - кричал он шоферу. - Ближе, ближе... Сыпь!
И очередная кирпичная гора выросла на аккуратном газоне, заметно уродуя его девственно-зеленый, ухоженный вид.
Коновалов увидел парня, споро подбежал к нему - именно _подбежал_! - и торопливо спросил:
- Путевки шоферам подписывать?
- А как положено? - поинтересовался парень.
- Положено подписывать. И ездки считать. Они же сдельно работают...
- Подписывай, Пал Сергеич, - разрешил парень. - И считай. Но чтоб комар носа не подточил.
- Понимаю, не впервой, - и помчался к "КамАЗу", откуда выглядывал шофер, тоже на удивление юный работник.
А парень дальше пошел.
Исторический профессор Андрей Андреевич Топорин в текущий момент читал лекцию студентам истфака, увлекательно рассказывал любознательным студиозам о Смутном времени, крушил Шуйского и с одобрением отзывался о Годунове.
- У меня вопрос, профессор, - поднялся с места один из будущих столпов исторической науки.
- Валяйте, юноша, - поощрил его Топорин, любящий каверзные вопросы студентов и умеющий легко парировать их.
- Имеем ли мы право термин "Смутное время" толковать в ином смысле? То есть не от слова "смута" - в применении к борьбе за престол, и только к ней, а как нечто неясное, непонятное, до сих пор толком не объяснимое?
- Термин-то однозначен, - усмехнулся Топорин, прохаживаясь перед рядами столов, - термин незыблем, как своего рода опознавательный знак его величества Истории. Но вот понятие... Обложившись словами-знаками, мы зачастую забываем исконные значения этих слов. Да, смутный - мятежный, каковым, собственно, и был доромановский период на Руси. Но вы правы, юноша: смутный - значит зыбкий, нерезкий, неясный. Если хотите, непонятный... Но тогда взглянем пошире: а что в истории человечества предельно ясно? Факты, голые факты. Был царь. Был раб. Был друг и был враг. Была война, которая продолжалась с такого-то года по такой-то. И прочее - в том же духе. А каков был этот царь? А что думал раб? И был ли друг другом, а враг врагом?.. Это уже область домыслов, а она, юноша, всегда смутна. Человеческие отношения и сегодня для нас самих полны смутности. Я уже не говорю о родной планетке - о любой семье такое сказать можно. Сму-та... - поднял палец к небу, будто изрек нечто исторически важное. Спохватился. - Но все это софизм и демагогия. История - наука точная и по возможности опирается на те самые голые факты, которые мы с вами обязаны одеть в строгие одежды не домыслов, но выводов. Мы, историки... - тут он вгляделся в задавшего вопрос студента - коротко стриженного блондина в белой спортивной куртке. - А вы, собственно, откуда, юноша? Что-то я вас не припомню...
- А я, собственно, с параллельного курса, - скромно ответил юноша. - Я, собственно, не историк даже, а скорей социолог-философ. Меня привлекла к вам гремящая слава о ваших лекциях.
- Ну, н-ну, полегче, - строго сказал Топорин, хотя упоминание о славе сладко польстило профессорскому самолюбию. - Мы с вами не на светском рауте, поберегите комплименты для женского пола... Ладно, бездельники, на сегодня закончим, - подхватил "дипломат"-чемоданчик и пошел к двери. Легко пошел, _спортивно_, ничем не напоминая старика Коновалова, который, как мы помним, был его ровесником. Но - теннис трижды в неделю, но сорокаминутная зарядка плюс холодный душ по утрам, но - строгий режим питания, и вот вам наглядный результат: Коновалов - дряхлый старичок-боровичок, а профессор Топорин - пожилой спортсмен, еще привлекательный для не слишком молодых дам типа... кого?.. Ну, к примеру, типа Алевтины Олеговны.
И студенты споро потянулись на перемену. И философ-социолог тоже влился в разномастную толпу сверстников.
Давайте не станем гадать: был ли вышеупомянутый любознательный студент нашим знакомцем из опять же вышеописанного двора. Давайте не станем обращать внимания на явное совпадение примет: цвет волос, куртка, джинсы, возраст, наконец... История, как утверждал знаменитый профессор Топорин, должна опираться на голые факты.
А они таковы. Старик Коновалов запарился. Даже новые ноги гудели по-старому. Хотелось есть. А машины шли и шли, красные кирпичные курганы равномерно вздымались вдоль всего двора, старику Коновалову до чертиков надоело давать любопытным жильцам туманные объяснения по поводу массового завоза дефицитных стройматериалов. И ладно бы жильцы, а то сам домоуправ, строгий начальник, подскочил: что? зачем? кто распорядился? Старик Коновалов отговорился: мол, указание свыше, мол, в райисполкоме решили, мол, будут возводить детский городок, спортплощадку, бильярдный зал. Но домоуправ не поверил, помчался звонить в райисполком, но до сих пор не вернулся. Либо не дозвонился, либо что-то ему там путное сообщили, либо другие важные дела отвлекли.
Парень в куртке подошел к усталому старику.
- Пора шабашить, отец.
- А кирпич? - сознательная душа Коновалова воспротивилась неплановому окончанию работ.
- Без тебя справятся. Да и осталось-то с гулькин нос. Пойди перекуси. Есть что в холодильнике?
- Как не быть. Слушай, а может, вместе?.. Суп есть куриный, курицу прижарим...
- Спасибо, отец, я не голоден... - парень ласково обнял старика, прижался щекой к щеке, пошептал на ухо: - А после обеда поспи. Подольше поспи, ночь предстоит трудная, рабочая ночка, - отстранился, весело засмеялся. - Не заснешь, думаешь? Заснешь как миленький. И сон тебе обещаю. Цветной и широкоформатный, как в кино.
Ирку Пахомову начальница с обеда отпустила. Ирка купила в "Гастрономе" четыре пакета шестипроцентного молока, завернула в аптеку за горчичниками и явилась домой - кормить и лечить больного супруга. Больной супруг спал, свернувшись калачиком, дышал ровно, во сне не кашлял. Ирка попробовала губами лоб мужа, слегка удивилась: холодным лоб оказался.
Позвала тихонько:
- Сеня, проснись.
Сенька что-то проворчал неразборчиво, перевернулся на другой бок, сбил одеяло, выпростав из-под него худые волосатые ноги. Ирка одеяло поправила, легко погладила мужа по взъерошенному затылку, решила не будить. Больной спит - здоровье приходит. Эту несложную истину Ирка еще от бабушки знала, свято в нее верила. Сенька зря сомневался: Ирка любила его и по-бабьи жалела, до боли в сердце иной раз жалела, до пугающего холодка в животе, и уж конечно, не собиралась навеки бросать, уезжать с Наденькой в теплый Таганрог, к старикам родителям. А что пьет - так ведь мно-о-го меньше теперь, с прежним временем не сравнишь, а зато когда трезвый - лучше мужа и не надо: и ласковый, и работящий, и добрый. И еще - очень нравилось Ирке - виноватый-виноватый...