Стеклянный ветер - Страница 2

— Ну чего ты так злишься? — Лом осуждающе покачал головой. — Мы, твои друзья, в кон-то веки пришли к тебе в гости, хотим угостить тебя пивом, а ты как с цепи сорвался.

Проследив за его взглядом, Лилипут увидел два здоровенных зеленых пакета, в которых время от времени что-то подозрительно позвякивало. Он тут же попытался возразить друзьям, мол, по утрам нормальные люди завтракают бутербродами с чаем или кофе и пьют разве что апельсиновый сок… Думаете, ему удалось кого-нибудь переубедить?

Очень внимательно выслушав лекцию об огромном вреде употребления по утрам, натощак, алкогольных напитков и дружно покивав, Лом, Гимнаст и Студент торжественно поклялись, что если через пять минут их капризный друг не принесет стаканы и открывалку, то они откроют бутылки о его новую мебель, о красоте и чистоте которой он так печется, и будут пить прямо из горла.

Окончательно потеряв веру в здравый смысл этих остолопов, Лилипут махнул на них рукой и пошел умываться… предварительно все же показав Студенту, где тот может найти открывалку и пивные кружки.

Закончив смывать остатки сна, Лилипут застал всю компанию уже на кухне. В центре стола сиротливо стояла вазочка с солеными орешками, справа в колонну по двое выстроилась дюжина зеленовато-коричневых бутылок, слева — четыре небольшие стеклянные кружки. Подавив справедливые протесты желудка и здравого смысла, Лилипут поднял свою посудину.

И понеслось…

Как-то незаметно количество стоящих на столе бутылок уполовинилось. Лилипут был почетным разливальщиком. Седьмая бутылка ему показалась подозрительно тяжелой, но он не обратил на это внимания, списав все на начавшее проявляться легкое опьянение. Он наполнил до краев кружки Студента и Лома, а остатки выплеснул в кружку Гимнаста.

Восьмая, как и шесть первых, оказалась значительно легче седьмой, но Лилипут вновь не придал этому значения. Он быстро долил кружку Гимнаста до краев и наполнил свою. Кто-то в очередной раз выкрикнул какой-то глупый тост, и кружки, помчавшись навстречу, врезались друг в друга практически одновременно, издав громкое «БАЦ!».

Лилипут залпом опустошил свою посудину и, с грохотом установив ее на столе, потянулся к орешкам. Но его рука застыла на полпути.

Открывшееся взору зрелище потрясло молодого человека до глубины души.

За доли секунды яркое солнечное утро за окном сменила темная ночь. По кухне вдруг подул пронизывающий до костей ледяной ветер. Под его напором стекло на окне покрылось тысячью трещинок и с хрустальным звоном лопнуло, разлетевшись па мириады мелких, как пыль, осколков. От ветра на глазах выступили слезы, и изображения всех предметов поплыли. Чтобы хоть как-то защититься от свирепого урагана, все старались как можно ниже пригнуться и закрывали лица ладонями.

Все закончилось так же внезапно, как и началось.

Наступила тишина.

Лилипут открыл все еще слезящиеся глаза. Ветра не было и в помине. Стекло без единой трещинки крепко держалось в оконной раме. За окном по-прежнему светило солнце. На столе по-прежнему стояло пиво. В вазочке по-прежнему лежали соленые орешки. Вот только на кухне, да и во всей квартире, кроме Лилипута не было ни одной живой души.

Говорят, в состоянии сильного шока человек может натворить массу самых невероятных поступков-происшествий, а потом ну ничегошеньки не помнит. Видимо, что-то подобное произошло с Лилипутом. Оставшись в гордом одиночестве, он схватил «нестандартную» бутылку и, запрокинув голову, вылил себе в рот несколько тягучих капель осевшей пены.

За доли секунды яркое солнечное утро за окном сменила темная ночь…

С Лилипутом творилось что-то невообразимое.

Тысячи образов, смешавшись в сочном коктейле, ярким хороводом замелькали перед его глазами, ежесекундно сменяя друг друга. Одновременно нахлынули всевозможные цвета, запахи и звуки, большинство из которых он распознавал без труда, но были и абсолютно незнакомые, причем они совершенно не соответствовали мелькающим картинкам.

…Вот розовая щука задыхается па красной траве, по ней бегают маленькие синие муравьи, траурная музыка прерывается потоком грязной брани, и это безобразие сопровождается ароматом свежей клубники.

…В следующее мгновенье — поле голубых маков, рев реактивного двигателя и свежесть морского бриза.

…Затем — черный водопад, карканье ворон и ест, паленой резины.

…Зеленая роза…

…Свист вскипевшего чайника…

…И затхлость помойки…

…Коричневый снег…

…Львиный рык…

…И аромат осенних яблок…

Казалось, безумию не будет конца. Лилипут понятия не имел, как долго все это продолжалось: час, два, сутки, а может быть, пять-шесть минут. Скорее всего, его мозг, не в силах выдержать подобного издевательства, в какой-то момент отключился. Сознание покинуло его.

Пробуждение Лилипута было ужасно. Все тело ныло от нестерпимой боли, которая, начинаясь где-то в ногах и многократно усиливаясь, отдавалась в голове сотнями разноцветных вспышек. Ощущение было такое, будто кривой уродливый корень, выступающий в роли подушки, пытается просверлить затылок и добраться до мозга. Попытка пошевелить ногами, онемевшими от холода, тут же отозвалась болью в левом плече и затылке.

Как ни странно, в правой руке Лилипут сжимал меч, лезвие которого было покрыто коричневой коркой запекшейся крови. Пальцы, сжимавшие рукоять, от сильного напряжения и холода свело так сильно, что рука по локоть абсолютно ничего не чувствовала. Сведенная судорогой ладонь сама не разжималась, а использовать левую руку он не мог из-за чудовищной боли в плече. И все же, опираясь правой рукой с приросшим к ней мечом о ствол старого дерева, он кое-как смог подняться с остывшей за ночь земли.

Стоя под неведомо каким чудом пробившимся сквозь густые кроны деревьев лучом еще горячего сентябрьского солнца — именно сентябрьского, он был в этом абсолютно уверен, — Лилипут с наслаждением ощущал волны благословенного тепла, окутывающие продрогшее тело. Стараясь не делать резких движений, он принялся медленно сгибать и разгибать онемевшие руки и ноги и поворачивать в разные стороны торе. Здоровое, закаленное и молодое тело быстро откликнулось на разминку, и застоявшаяся за ночь кровь, пробудившись, добросовестно побежала по всем жилам. Очень скоро все тело молодого человека приятно зудело и покалывало. На глазах оживающая рука — наконец-то! — разжалась, и булатный клинок со звоном вырвался на свободу.

Лилипут осторожно дотронулся рукой до затылка, пальцы нащупали волосы, которые из-за засохшей на них крови были как солома. Легкое прикосновение к самой ране откликнулось острой болью, которая молнией пронзила все тело. Он едва устоял на ногах и, обессиленный, откинулся на ствол дерева.

На плечи немилосердно давила тяжесть доспехов, поэтому едва живым пальцам тут же нашлась работа. Упал массивный кожаный с тяжелой железной пряжкой ремень, на котором висел широкий медвежий нож. Со спины сползли заплечные ножны. С трудом, превозмогая боль в плече, Лилипут стал стаскивать с себя тяжелую кольчужную рубаху, при этом, не переставая ругать на все лады броню, не раз спасавшую его грудь от вражеских стрел — чертовщина какая-то, так оно и было; он просто это знал , и все.

Нательная сорочка Лилипута была залита кровью, и на левом плече обнаружилась глубокая ссадина. Рана эта, так же как и болячка на голове, уже начала зарубцовываться, но, растревоженная при снятии кольчуги, открылась, и из нее вновь засочилась кровь.

Ночь уступала место дню. Тени от окружающих Лилипута деревьев становились все более отчетливыми. Кругом все начинало оживать. Жизнь, замершая на ночь, начинала пробуждаться ото сна. Темный, холодный и молчаливый ночной лес стал наполняться светом, теплом и шумом пробуждающегося дня.