Стеклянный Джек - Страница 9

Мо и Мариту приходилось в каком-то смысле хуже. Иногда с ними обращались как с фактическими альфами, все пятеро мужчин смеялись и шутили вместе. Но временами тройка лидеров без предупреждения превращала Марита и Мо в бет, почти что опуская их до уровня Гордия и Жака. Это было связано, большей частью, с сексом и приводило не только к физическому дискомфорту, но и к тяжелым психологическим травмам. Последнее заставляло Мо страдать сильнее, чем Марита. Когда стало ясно, что Мо считает подобное обращение особенно несправедливым, Давиде принялся с нескрываемым удовольствием выделять именно его для удовлетворения своих сексуальных потребностей. Каждый подобный случай приводил к тому, что Мо делался мрачным и срывал зло на Жаке, но чаще на Гордии, причём самым непредсказуемым образом.

Но сексуальные связи внутри группы не были ни частыми, ни продолжительными. Помещение было слишком открытым, сил у них оставалось совсем немного, и к тому же холод нелучшим образом воздействовал на сексуальный аппетит. Секс, если таковой случался, был быстрой и в большей или меньшей степени жестокой разрядкой.

Для Жака это неудобство относилось к той же категории, что и постоянный холод, неудовлетворительная пища и общая монотонность. Он выкинул всё из головы. Но вот Гордия происходящее грызло, угрожая его душевному равновесию.

– Тебе стоит подумать о чём-нибудь другом, – посоветовал Жак толстяку, – Не терзай себя такими мыслями.

Гордий устремил на него сердитый взгляд, и Жак подумал, что тот сейчас отвернётся и надуется. Но вместо этого толстяк разрыдался.

– Невыносимо! О чём же мне ещё думать? Мне всё время холодно, и я всё время хочу есть! Они меня не щадят! О чём же ещё думать?

Марит, Мо и Давиде бурили; жужжание машин, к которому все семеро привыкли в той же степени, что и к отзвукам собственного сердцебиения в ушах, слышалось где-то рядом.

Жак не знал что и сказать.

– Сделай так, чтобы твой разум оказался снаружи астероида, – посоветовал он.

– Как? Я пытаюсь заглянуть в будущее и вижу до невозможности длинный отрезок времени! А если я смотрю в прошлое… ох! Прошлое!

– Ты знаешь, где пересекаются прошлое и будущее? – спросил его Жак.

– Где?

– Только в твоём разуме. Других точек пересечения нет. Прошлое от нас дальше самой отдалённой галактики. Мы это интуитивно знаем, потому что понимаем невозможность изменить прошлые действия, и иногда это нас печалит. – Он смотрел в лицо Гордию, пытаясь понять его выражение, но толстяк всё время отводил взгляд. – Но печалиться не надо. У неизбежной пропасти между прошлым и будущим есть ещё одно название – свобода. Только собственный разум удерживает нас от неё.

– Свобода, – сказал Гордий. – Ох, не надо иронии! Только глянь, где мы! Нет тут никакой свободы.

– Всегда есть выход, – сказал Жак. И тут его сердце заколотилось. Оно как будто хотело вырваться вон из грудной клетки. Аритмия; он вспотел, его бросило в дрожь. Слишком много сказал? Но Гордий, конечно, был слишком поглощён собственным отчаянием, чтобы внимательно слушать.

– Я убил своего отца, – проговорил он.

Жаку понадобилось несколько секунд, чтобы успокоить туктуканье в своей груди.

Потом он сказал:

– Ты поэтому здесь?

Печаль Гордия была беспредельной. Он кивнул, и все его подбородки заколыхались.

– Одиннадцать лет за убийство? – сказал Жак. – А это не слишком… мягко?

– Были смягчающие обстоятельства, – пробормотал Гордий.

– Смягчающие убийство?

Гордий икнул или кашлянул, вздрогнул всем телом. Потом из него полились слова:

– Я родом из поселения, обращенного к Солнцу, – сказал он. – Пузырь на орбите Венеры, нас было около тысячи человек, все единоверцы. И, что бы ты ни подумал – а ты, конечно, не поверишь в это, учитывая всю глубину моего нынешнего падения, – я, я… очень важный человек в моём сообществе. Я был божественным ребёнком, сферическим существом. – Он начал всхлипывать, и неизбежные при плаче слабые мышечные спазмы привели к тому, что его тело начало вращаться вокруг своей оси. Он невнятно провыл что-то вроде «я солнце» или «я сын отца» – Жак не расслышал. А потом ему пришло в голову, что в этом, видимо, вся суть. – Сколько себя помню, меня кормили и ублажали. Вездесущий Космический Господь воплотил волю Свою сферообразно – в солнцах, и планетах, и даже малых планетоидах вроде этого затерянного во тьме мирка, где нас заточили. И мы поклоняемся Ему, когда…

Тут слёзы одержали над ним победу, и он разразился медленными, ритмичными, тихими рыданиями. Через некоторое время Жак спросил:

– Ты убил своего отца во время… ритуала?

– Жертвоприношение, – выдохнул Гордий, пряча лицо в ладонях.

– Это была добровольная жертва?

– Ну конечно! Это величайшая честь… превыше этой чести попросту ничего нет. Когда придёт моё время, я приму свою судьбу с… – Рыдания вновь поглотили то, что он хотел сказать. – Ох, но теперь оно уже никогда не придёт!

– Улановские блюстители закона расценили это по-своему, я думаю, – сказал Жак. – Несчастный ты человек. Нет! Несчастный… бог, выходит. Как же твои люди справляются, пока их божество в тюрьме?

– У конгрегации есть моя сестра, – сказал Гордий. – Она в меньшей степени наделена сферическим совершенством, чем я, но всё-таки происходит из того же божественного рода.

– Нет ли такой вероятности, – сказал Жак, и в его голосе проскользнули расчётливые нотки, – что твой народ станет тебя искать? Может, они подкупят гонгси, чтобы узнать, куда нас засунули? Пошлют корабль тебе на помощь?

Он подумал: на что пойдут люди, чтобы спасти своего бога? Он подумал: может, подружиться с этим человеком было бы не только гуманно, а ещё и стратегически верно – ведь друг мог бы взять его с собой, когда объявятся спасатели. Но Гордий ответил:

– Я больше не бог. Я им был, но это в прошлом. Теперь для адептов Сферичности я ничто. Как будто бы я уже умер. Им бы всё равно не удалось меня обнаружить, поэтому они не станут даже пытаться. Как – рассердить Улановых? Это чревато уничтожением всего посёлка. Один форвард-крейсер может наделать в их пузыре уйму дыр, не приблизившись и на сто тысяч километров. – Он покачал своей большой головой. – Видишь, в чём моя проблема? Ты говорил о моём прошлом – что же ещё я могу вспомнить, кроме собственной ссылки? А что меня ждёт в будущем?.. Даже если предположить, что я выдержу одиннадцать лет в этом аду. Я никогда не попаду домой. У меня нет дома. Я был богом, но разбожествление оставило от меня… пустое место.

Он снова начал плакать.

Итак, с этой стороны ждать спасения не стоило, и Жак удивился тому, насколько сильным оказалось его разочарование. Возможно, он не всю волю собрал в кулак, как бывало когда-то. Он почесал культю. Потом до него кое-что дошло, и он широко улыбнулся.

– Ты улыбаешься, – отметил Гордий тусклым, безжизненным голосом. Но, по крайней мере, он перестал плакать.

– Извини, не могу удержаться. Остальные попали сюда из-за разных преступлений и считают, что ты безобиден, как котёнок. Но ты убийца! Именно в твоём прошлом таится настоящее насилие! Они и половины о тебе не знают.

– Не говори им, – взмолился Гордий, запаниковав.

– Конечно, я буду молчать, – сказал Жак. – Ты и я – мы ведь тут вдвоём, верно? Я просто думаю, что это смешно. Меня часто веселит то, чего люди не знают, особенно если они попросту слишком тупы, чтобы увидеть нечто, спрятанное прямо у них под носом.

Печально было видеть, как сильно Гордий воспрянул духом от моральной поддержки и признания того, что они делят беду на двоих. Он вытер слёзы кулаками, оскалил зубы в ухмылке, кивнул.

– А что же сделал ты? – спросил он заговорщическим тоном. – Ну из-за чего ты здесь?

– То, что я сделал… – сказал Жак и опять улыбнулся. – Ты хочешь узнать, за что меня приговорили? Что ж, этого я… э-э-э… не делал.

– Я знал! – ахнул Гордий. – Ты как я – невинный, несправедливо обвинённый!

– Нет, – ровным голосом ответил Жак. – Я другое имел в виду. Я попал сюда заслуженно. В этом нет сомнений. Просто именно той вещи, за которую меня осудили, я не совершал. И, – продолжил он, рассудив, что с учётом всех обстоятельств будет нелишним посвятить пухляка в детали, – в этом-то и состоит моя дилемма. Одиннадцать лет. Задолго до истечения этого срока Улановы поймут, что я сотворил на самом деле. И наказание за это… скажем так, намного строже одиннадцати лет внутри астероида. – Гордий смотрел на него круглыми глазами, – Как видишь, я нахожусь в крайне нелегкой ситуации, – сказал Жак. – Не буду утверждать, что доволен условиями проживания. Но какими бы ужасными они ни были, всё это не идёт в сравнение с тем, что случится со мной, когда сюда наконец-то заявится корабль гонгси, чтобы забрать нас. Я даже думать об этом боюсь.