Старшеклассник без клана. Апелляция кибер аутсайдера 3 (СИ) - Страница 1

И что ему в этом месте сказать?

— Я придержу снижение рейтинга за твоё опоздание на урок. — Его взгляд буквально на долю секунды становится лениво-усталым. — Один раз, в порядке исключения, можешь расслабиться.

Вероятнее всего я выгляжу "занятным", говоря словами Мартинес.

Не дожидаясь моего ответа, он наклоняется к тумбочке и открывает дверцу. За ней обнаруживается электрический чайник, который закипает буквально через четверть минуты. По истечении совсем небольшого времени мне и правда отправляют скользить через стол чашку с чаем. Плюс печеньки — эти на отдельном блюдце.

Интересно, он что, где-то барменом работал?!

— А-га-га-га-га, специальное расширение! Могу почти любую посуду запускать так, не переворачивая. — Трофимов, похоже, даже не напрягается, чтобы считать реакцию собеседника.

Или это его многолетний педагогический опыт? Что ни говори, заруливать заведением с не одной тысячей человек — поневоле напрактикуешься. Особенно если это сплошь и рядом подростки из непростых семей, да каждый — с собственным отдельным мнением и бюджетом средней руки менеджера столицы. Из не самой последней корпорации.

— Перед тем, как мы с вами начнём обсуждать ваши педагогические достижения с моей точки зрения, нам есть смысл сперва согласовать термины. А то под одним и тем же словом можем понимать разные вещи.

— Сечёшь! — пласты жира под костюмом колышутся от смеха. — Но лучше поясни мысль.

— То, что является успехом педагога в моём понимании, может не совпадать с вашим видением.

— С моим видением чего?

— Того, что вообще есть успех. Может, вы меньше чем на кресло министра несогласны? А до результатов учеников вам и дела нет? Я буду считать, что вы лузер — а вы сами будете довольны четвертью миллиона на счёте.

— Именно. — Он перестаёт веселиться настолько бурно. — А что есть мой успех с моей же точки зрения, по-твоему? Чего я хочу, как ты думаешь?

— Денег и спокойствия, — пожимаю плечами. — Лишь бы вас поменьше теребили и желательно чтоб ваш личный доход не давал вам повода чувствовать себя ущемлённым, когда дети миллионеров на ваших глазах легко тратят свои миллионы у вас под носом.

— А ты не стремишься к хрупкому покою в отношениях с вышестоящими, — завуч снова начинает активно радоваться жизни. — Такой же любитель резать правду-матку, как и твой отец?

— Врядли. Знаете, то, какой я сегодня, менее всего результат его участия во мне, как родителя. — С поправкой на расширения достоверности, лучше говорить правду.

Именно такие окольные вопросы, пожалуй, в долгосрочной перспективе представляют наибольшую опасность, особенно с учётом неизвестного, но явно многолетнего педагогического багажа Свина — учителя могут видеть людей насквозь, наверное, не хуже полицейских (как бы кто к ним ни относился по вполне объективным личным причинам).

— Может быть, мне стоило бы сказать что-то другое, но я стараюсь никогда не врать. Вам в частности.

— А ты правильно сейчас сказал, — завуч расслабленно скользит по мне взглядом. — Только же это не всё. Есть один нюанс, который вы никогда не учитываете. — Он кивает на мой стул. — С вашей стороны стола, с ученической.

— И что там за тонкость, если не секрет?

— Из сотни долбо**ов-учеников нормальными людьми вырастает хорошо если десять-двадцать процентов. Остальные не то чтобы баласт, но явно и не движущая сила человечества. В любой школе, в любой части вселенной, во все времена. Только задумываются об этом по большей части люди лишь моей профессии. А из вас, мажоров, в школьные учителя в итоге не попадает никто, так-то.

— Ух ты.

— Угу. Человеком становится не более одного из пятёрки-десятка, в статистике уверен. Я давно в этом кресле, многое видел. — Он встаёт из-за стола и начинает прохаживаться у окна.

— Тем не менее, меня вы в мажоры записали вряд ли объективно.

— Насчёт тебя: ты просто ещё не до конца осознал всей новой тонкости собственного статуса. Веришь, что со стороны иногда бывает виднее?

— Не готов спорить с вашим опытом в таком вопросе.

Правда. Кто его знает, какие положительные и отрицательные подводные камни может нести то же опекунство в исполнении Тики Хамасаки? Вон, Трофимов даже Лысого сегодня спасать не помчался, а травма у того посерьёзнее прошлых.

И по-русски разговаривает впервые за всё это время.

— Виктор, есть одна закономерность, которую все знают, но никто не говорит вслух. По большому счёту, я на ней и базируюсь.

— Какая же?

Прямо день удивлений. По имени он меня тоже раньше точно не называл, как и это тело времён предшественника.

— Если человек — ЧЕЛОВЕК, он по-любому пробьется. Всегда, везде, в любой среде. Как подорожник сквозь асфальт. — Завуч поворачивается ко мне лицом и тяжело запрыгивает задом на подоконник.

Достаёт из кармана пиджака сигару, откусывает её кончик, выплёвывает его в окно через плечо.

Закуривает и пялится мне в переносицу, безмятежно улыбаясь.

— Ребёнка, в отличие от взрослого, можно же легче сломать на этапе формирования личности? Нет? — не готов я согласиться с такой гипотезой. — Очень выгодная для вас позиция, чтобы уйти от будущей ответственности.

— Не-а, — он радушно качает головой. — Если личность — это ЛИЧНОСТЬ, как её ни крути, она всё равно состоится, поверь. И мы, учителя, на это в итоге никак не повлияем — хоть я тебя бы вообще... под асфальт закатал. М-м-м, ты понял.

— Знаете, если бы у меня были возможности и власть, я бы вас самого законопатил на шахтерскую планету за такие слова. Вот только за них. Самое печальное, что вы не только так думаете. Ещё и делаете.

— Что именно? — он с интересом наклоняет голову к плечу и выпускает струю дыма вправо-вверх. — Чем я тебе настолько не угодил, а-га-гааа? Конкретно, пожалуйста, раз общаемся без галстуков.

— О себе промолчу. А вас в шахтёры — чтоб в будущем вы не покалечили других детей, которые могут здесь учиться после меня и у которых может не оказаться моего background'а. Есть субъективное мнение, что кто-нибудь другой на моём месте мог бы тупо не дожить до этого разговора с вами по вашей вине.

И ведь не скажешь ему, что Витя Седьков уже не тот, а о причинах исчезновения предыдущего нынешний может только догадываться.

Как не скажешь и о таблетках, которыми наглоталось это тело перед тем, как я в нём появился. Доведение до самоубийства — штука тонкая. С позиции эмигранта-натурала в адрес светила педагогики процессуально такое наверняка не доказывается.

— А я знаю этот ответ, — Свин по-прежнему спокоен и безмятежен с сигарой в руке. — Но ты не хочешь видеть глубже. Как насчёт анализа фактов, а не своих ярких впечатлений и, как ты сам сказал, субъективных эмоций?

— Если я начну перечислять факты со своей стороны, вам они могут не понравиться. А мы впервые говорим не по-английски.

— Перечисляй, — он вальяжно взмахивает рукой. — А потом скажу я, со своей позиции: сравним результаты.

— Дискриминация по имущественному признаку, раз. В вашем исполнении хлебнул здесь и лично. Там, где я учился раньше, это считалось недопустимым, поскольку формировало в неокрепшей личности заниженную самооценку плюс синдром выученной беспомощности.

Никогда не предполагал, что бред по теории педагогики на третьем курсе когда-нибудь реально пригодится в жизни. А вот поди ж ты.

— Дальше? — ему как будто интересно.

— Откровенная постановка под вопрос непосредственно моей дальнейшей жизни, здоровья и безопасности — по причине вашего противоправного бездействия на занимаемой должности. Есть мнение, что после некоторых травм тут, — хлопаю ладонью по сиденью стула, — с моей усечённой версией медицинской страховки всё могло закончиться гораздо менее весело. То, что мы с вами сейчас разговариваем, может быть исключительно моей заслугой, не вашей. Ну и плюс результатом личного везения. Хотите, расскажу в подробностях, как чувствует себя подросток с разбитыми очками, выбитыми зубами и сломанными пальцами? Причём он просто тупо топал в школу, элитную — с точки зрения его неместных родителей.