Старовер - Страница 3
– Видать, Господь прогневался на меня, ежели рыбёху не шлёт. Наверное, я мамку обидел… – Васятка задумался. – Не, Настасью, сеструху… Не… Бабку Марию… Точно… – Васятка тяжелого вздохнул. – Всё, не будет сегодня рыбёхи… Надобно к берегу грести…
Он бросил удочку на дно лодки, уверенным движением, заправски схватился за вёсла. Озерцо, расположенное вблизи деревни староверов, выглядело небольшим, однако никогда не подводило Васятку – он всегда возвращался с уловом. Но, увы, не на сей раз. Лодка носом упёрлась в берег, поросший травой. Васятка ловким движением бросил вперёд прочную верёвку, сплетенную из конского волоса, чтобы «припарковать» своё «судёнышко», и выбрался на землю. Он извлёк из лодки удочку, берестяной туесок с червяками и пустое ведро. Взглянув на пустое ведро, он покачал головой.
– Пустым домой приду… Надобно было на другое озеро идти…
Неспешно Васятка побрёл домой. По дороге он не переставал размышлять: кого и как он мог обидеть. И пришёл к выводу: точно, бабку Марию.
…Бабка Мария и пятнадцатилетняя Настасья стояли в избе на коленях перед божницей[3] и молились. Мария машинально перебирала лестовку[4] и беззвучно шевелила губами. Настасья же шёпотом произносила молитвы:
– За молитв Святых Отец наших, Господи Иисусе Христе, Сыне Божии, помилуй нас. Аминь… – чуть слышно прошептала она и согнулась в поясном поклоне. Затем перекрестилась и повторила трижды: – Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе всяческих ради.
Бабка Мария краем глаза взглянула на внучку и, отвесив поясной поклон, громко продолжила:
– Боже, очисти мя грешнаго, яко николиже благо сотворих пред Тобою, но избави мя от лукаваго, и да будет во мне воля Твоя, да неосужденно отверзу уста моя недостойная и восхвалю имя Твое святое: Отца, и Сына, и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков. Аминь…
Настасья, словно эхо, вторила бабке Марии. После слова «Аминь» молящиеся одновременно припали к полу в поклоне.
– А ещё, Господи, прошу тебя, – уже от себя, по привычке, добавила бабка Мария, – помоги родичу моему, Алексею Вишневскому. Негоже человеку висеть столько лет между жизнью и смертью. Великий Боже, определи его место: либо среди нас, либо забери его к себе. Муки он принял тяжелые и иного не заслужил…
Бабка Мария с усилием воли поднялась с пола. В последнее время поясница сильно побаливала. Внучка также поднялась на ноги.
– Бабуля, давай поясницу настоем смажу, всё полегчает… – предложила она.
Бабка Мария, теребя лестовку, ответила:
– На ночь смажешь, после вечерней молитвы. А теперь пойдём к нему. Обиходить человека надобно: помыть, прибрать, постричь да покормить… – Мария двуперстием размашисто осенила себя крестом. – Господи, неужто он столько нагрешил, что места ему нет ни в раю, ни в аду?.. Не приведи Господи душе вот так скитаться…
– Бабуля, так душа его не скитается, он же не умер… – робко возразила Настасья.
– Он ни жив и ни мёртв… Господи, пожалей его… – Мария снова осенила себя крестом. – Сколь помню себя – об нём молюсь. Девицей ещё была, с матерью к нему ходила, помогала прибирать… Сначала боялась до смерти, потом привыкла: всё же как-никак – дед мой. А ты не боишься его?
Настасья мотнула головой.
– Не-а… А чего его бояться-то. Отец рассказывал, что прапрадед красивый был, Бога почитал… России верой и правдой служил.
– Почитал… – буркнула бабка Мария. – Видать, недостаточно почитал, раз такую судьбу ему уготовил Господь. Ладно, бери всё необходимое и пойдём… Дел ещё по дому полно…
Не успели бабка Мария и Настасья выйти из дома, как повстречали Васятку.
– Ох, горюшко ты моё! – в сердцах воскликнула бабка Мария. – Ведро-то пустое! Не к добру…
Васятка растерялся.
– Ба, ты прости меня, не ругайся… Рыбёха не ловилась, словно ушла из озера… Господь на меня прогневался за непослушание – вчерась ты меня наказала…
Васятка сокрушённо вздохнул и потупил взор.
У старой женщины сердце ёкнуло.
– Ну что ты, Васятка! – она подошла к внуку и прижала его к себе. – Наказала я тебя вчерась и уверена: у Господа есть более важные дела, нежели твоё непослушание. А рыбёху всю переловили. Да и жара стоит: озеро небось обмелело… В другом месте полови…
Васятка с облегчением вздохнул.
– Значит, ты не серчаешь на меня?
Мария улыбнулась.
– А куда вы собралися? – не унимался любопытный Васятка, разглядывая увесистый узел в руках старшей сестры.
– К прапрадеду твоему, на болота… – ответила Мария.
– А-а-а… – протянул мальчишка. – Понятно… Я за него помолюся сегодня…
Бабка Мария уверенно шла по багле – едва заметной выстланной брёвнышками дорожке, вьющейся сквозь болото. Настасья шаг в шаг семенила за ней: чуть оступишься и всё – угодишь прямиком в бадаран[5], поросший болотной ряской. А там – поминай, как звали: засосёт трясина, лишь пузыри на поверхности и останутся.
Где-то недалеко чирикал болотный кулик, ему бойко вторила авдотька…
Настасья аккуратно передвигалась по багле, размышляя: «Скоро Авдотья-малиновка и Евдокия-огуречница… Надобно за лесной малиной сходить, на зиму насушить… Да огурцы собрать – засолить… За ними Евстигней-житник… А там и Яблочный Спас подоспеет с наливными плодами… И Дожинки не за горами…»
Мысли же Марии были заняты отнюдь не делами насущными. Она думала о своём отчиме Глебе Вишневском, умершем двадцать лет назад. Глеба в деревне староверов особенно уважали, несмотря на то, что вырос он в Спасском, был женат, воевал с фашистами. Вернувшись с фронта, Глеб ушёл к староверам и с той поры деревни не покидал. Первое время к нему пару раз приходила старая женщина. Но после того, как Глеб женился на вдове из селения, контакты с внешним миром и вовсе прекратил.
Мария считала Глеба своим отцом, ей было всего-то пять лет, когда мать вышла замуж за Вишневского. По фамилии отчима староверы называли и Марию. Поэтому она считала себя причастной ко всем делам своего отца.
Она знала, что Глеб хранит какую-то тайну. Куда-то уходит на болота вместе с матерью… Возвращались они оттуда молчаливые, отчим отчего-то грустил по несколько дней кряду.
Когда Мария выросла, матушка отвела её на болота. Она помнила, как впервые шла по шаткой багле. Девушка недоумевала: куда матушка её ведёт? Зачем? Пока они не достигли острова, затерянного в лесных болотах. Багля закончилась, девушка ступила на твёрдую почву. Едва заметная тропинка, ниткой извивавшаяся среди болотного багульника, перемежавшегося с боровой маткой и топяной сушеницей, вела аккурат к землянке. Из узкой трубы, торчавшей из тайного жилища, струился чуть заметный дымок.
Мать и дочь по шатким деревянным ступенькам спустились в землянку. В жилище царил сумрак. Свет скудно проникал через оконце, затянутое бычьим пузырём. Мария увидела небольшую печь в углу, в ней еле-еле теплился огонь. Посреди жилища стоял стол, два табурета, сундук… и кровать. На ней неподвижно лежал мужчина.
Девушка удивилась.
– Кто это, матушка? Неужели бальник?[6] Говорят, он умер, почитай, как лет пятнадцать назад.
– Точно, умер… – согласилась мать. – Кости его давно уж гниют в болотной земле. Это твой дед, Алексей Вишневский.
Девушка замерла с расширенными от удивления глазами.
– Дед? В смысле отец моего отца… отчима? – уточнила она, очнувшись.
– Он самый… Белый офицер, у Колчака служил… – пояснила мать и подошла к кровати. – Ну, здравствуй, родич.
Мария, заинтригованная, последовала за матерью: на кровати лежал мужчина, укрытый меховым одеялом до подбородка – ранней осенью в землянке было уже прохладно. На одеяле, сшитом из беличьих шкурок, разметалась длинная борода…
С тех пор ухаживать за Алексеем Вишневским стало обязанностью Марии. Она приходила на болотный остров в любое время года и в любую погоду: летом два-три раза в неделю, зимой – через день, надев короткие охотничьи лыжи. В стужу надо было поддерживать тепло в землянке.