Старинные помещики на службе и дома. Из семейной хроники Андрея Тимофеевича Болотова (1578–1762) - Страница 18

В книжном ящике, который разбирал Андрей Тимофеевич после смерти отца, нашелся рукописный перевод «Лифляндской экономии», отрывки истории этого княжества, свидетельствующие о том, что представитель поколения, воспитанного реформой, занимался всем, что могло заинтересовать русского на новой украйне. Ящик был полон книг, но сын запомнил только три-четыре заглавия из тех, которые оказались доступными его 12 годам: «Сокращенная история Курраса», «История походов принца Евгения», перевод «Истории Лифляндии» и «Лифляндской экономии». Не мешает сказать несколько слов о «Лифляндской экономии». Если она действительно переведена самим полковником, то перевод этот сделан им не случайно и не им одним. В русском обществе 30-х и 40-х годов прошлого века с наступлением более мирного времени появился, должно быть, интерес к немецкому сельскому хозяйству. В Москве в Румянцевском музее хранятся два рукописных экземпляра перевода этой экономии. Первый представляет прекрасно переписанную рукопись в лист с заглавием: «Лифляндская экономия, переведена с немецкого на российский язык химии профессором Ломоносовым. В С. П. 1747 г. С подлинной списана из дому баронов Черкасовых». Мы не нашли этого перевода ни в одном списке трудов Ломоносова; может быть, он был сделан для какого-нибудь лица и потом разошелся в списках по рукам. Во всяком случае, произведение, удостоенное подписи знаменитого академика, почиталось в свое время полезным для русской публики. Начало этого произведения – нравственно-догматического характера: оно трактует о должности христианской вообще, со ссылками на Священное Писание и поучает: «кто славен добродетелями, тот у Бога большой дворянин». Относительно образования ставятся идеальные требования: староста, приказчик или просто богатый землями крестьянин должен знать, кроме грамоты, по крайней мере тройное правило. Далее «Экономия» трактует о порядке сельских работ, о содержании усадьбы и зданий с такими подробностями, что даются советы и о выведении клопов. Последняя часть заключает всевозможные хозяйственные рецепты. По-видимому, рукопись Черкасовых – верный список с перевода, сделанный одной писарской рукой.

Другая рукопись представляет только перефразировку той же «Экономии»; она писана разными лицами в разное время, начиная со второй половины XVIII века, и кем-то приобретена в последний раз в 1826 году. Тут сельские хозяева прибавляли много своих собственных заметок; выписок из календарей, гадательных книг и проч. Видно, что «Лифляндская экономия» нравилась нашим помещикам.

Воспитание петровской эпохи сказывалось еще в полковнике Болотове его любовью к географии, к чертежам и картам, во внимании, с каким он заботился о занятиях сына по этой части. Итак, повторяем, это был отрадный представитель средних людей своего времени. Чувство собственного достоинства, известная воспитанность приятно отличали его от современников и родичей⁶⁸; его серьезная деловитая внушительность была очень привлекательна для приятелей; его помнили, о нем прекрасно отзывались все, кто имел с ним дело, начальники и подчиненные, немцы и русские; сын много раз в этом убеждался. В сношениях с людьми, которых считал нужным держать в руках, он был суров и авторитетен; оба зятя, довольно пустые дворянские сынки, боялись его; дети почитали и любили; Болотов был хорош и справедлив с ними, а единственный сынок на правах своего положения был запросто с родителем, хотя знал, что тот строго взыскивал за лень и глупые шалости. Он умер в 1750 году на службе в Выборге, где стоял полк, и торжественно погребен в самой соборной церкви. При нем был тогда один 12-летний сын. Это событие сильно повлияло на его будущность: записанный восьми лет в солдаты, он успел получить только чин сержанта и должен был сам, без покровительства отца, выслуживаться в офицеры.

Тимофей Петрович оставил сыну 343 чети в поле земли в разных уездах, не считая клочка, приобретенного им в шацких степях, и не менее 60 крепостных душ; последнее число дает список офицеров Измайловского полка. К сожалению, ревизские сказки по Кашире первой и второй ревизии не сохранились до нашего времени, и потому нет возможности точно определить население родовых болотовских деревень; приходится прибегать к случайным указаниям документов разных времен. Для службы в гвардии, а затем для звания командира полка такое состояние было весьма незначительно, особенно при малодоходности каширских земель. Чтобы увеличить свои доходы, братья надумали завести деревеньку на степном просторе в Шацком уезде. Есть указание, что Тимофей у кого-то купил там всего 10 четей в поле; Матвей Петрович ничего не покупал, но они вместе заселили жалкий участок дворами; переводили ли они крестьян из других невыгодных деревенек или просто завлекли сюда бродивших беглых или вольных людей, неизвестно; только в 60-х годах на половину мемуариста здесь приходилось 10 дворов с 35 душами мужского пола. Кругом деревушки тянулась на десятки верст непочатая степь, покрытая ковылем, и на ней-то водворенные барским иждивением мужички пахали и косили вволю, сколько сил хватало; сами кормились и снабжали хлебом своих помещиков.

Вот вместе с 600 рублями жалованья состояние небогатого полковника, не касаясь неофициальных доходов; на это он жил хорошо, откладывал дочерям на приданое, платил 100 рублей с лишком в год за обучение сына в пансионе; но не возил всей семьи в Петербург: там содержание семьи было ему не по средствам, а лишних доходов он не брал. При всем своем хлебосольстве он обходился дома полковой прислугой, из крепостных держал при себе только троих людей. Семья радовалась, когда Архангелогородский полк стоял в остзейских провинциях; здесь, на мызах помещиков, имелись хорошие дома, отделанные чисто и с комфортом, с мебелью и гарусными обоями. На эти удобные квартиры Мавра Степановна выезжала заблаговременно, по хорошему пути, медленно перебираясь на своих подводах из уезда в уезд. Перед походом в Петербург или в Финляндию, где не было помещичьих усадеб, она отправлялась тем же путем в Дворениново.

Веселее всего жилось семье во Пскове, когда полковник заведовал ревизией. Там вышла замуж его старшая дочь, уже 20 лет от роду. Отец не торопился выдавать дочерей; он твердо решился не дробить своих имений и не определил им на приданое ни клочка земли и ни одного крестьянского двора; на хороших женихов в своем уезде поэтому нельзя было рассчитывать; приготовив им в приданое небольшую сумму денег да рухлядь, приходилось отпускать их куда-нибудь вдаль. Главной приманкой для женихов был чин отца и его слава как достойного человека и семьянина. Во Пскове нашлись знакомцы, которые рекомендовали дочку Болотова местному помещику Неклюдову; юноша был из самых простых недорослей, служил сержантом в рижском гарнизоне, но имел хороший достаток; чтобы остепенить его, родные искали не богатой невесты, а девушку из хорошей, строгой семьи. Свадьба устроилась. Болотов занялся карьерой зятя, перевел его к себе в полк и произвел в офицеры.

По поводу этой свадьбы в Псковской провинциальной канцелярии у крепостных дел была явлена сговорная запись. В ней сказано, что полковник благословил свою дочь Прасковью образом Казанской Божией Матери в серебряном окладе, дал деньгами 300 рублей да приданым шитьем на 300 рублей. Наряды модные, немецкие, и поражают только странными сочетаниями цветов. Самый нарядный туалет – шлафор[6] объяринный⁶⁹ зеленый на юбке такой же алой; второй шлафор алый, юбка голубая; полушлафор желтый полуобъяринный, а юбка зеленая тронценелевая; всего четыре шлафрока и три полушлафрока. Парадные материи здесь по большей части теже, какие мы видели на епанчах и телогреях XVII века.

Выше перечислены туалеты показные, парадные. Обычная одежда тогдашних средней руки помещиц представляла смесь русского с немецкими образцами; дома носили бостроки или кофты со складками, шугаи, головы украшали низаными передками. У нашей невесты из повседневного наряда находим только канифасные балахоны. Имеются еще пять корсетов⁷⁰, один объяринный, два штофных; три головных убора кружевных, шесть шитых шапочек, лисья крытая штофом шуба⁷¹ и две пары соболей.