Старинные помещики на службе и дома. Из семейной хроники Андрея Тимофеевича Болотова (1578–1762) - Страница 1

Издано при финансовой поддержке Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям в рамках Федеральной целевой программы «Культура России» (2012–2018 годы)

Целые десятилетия англичане почти не читали Шекспира – просто не понимали. Язык великого драматурга и поэта с годами все больше и больше отличался от их собственного. Только в середине XIX века сестра и брат Анна и Чарльз Лем прозой пересказали пьесы Шекспира современным им английским языком. И с той поры Великий бард стал постепенно превращаться в объект массовой культуры – английское «наше все».

Нечто похожее, хотя, разумеется, в самых скромных размерах и с обязательным еще недавно классовым подтекстом, случилось и в России. Имя нашего героя – Андрей Тимофеевич Болотов, признанный теперь первым русским ученым-энциклопедистом (7 октября 1738 – 3 октября 1833 ст. ст.). Жил он преимущественно в XVIII столетии, написал свой главный труд – знаменитые «Записки» – на рубеже века XIX, но уже к началу XX века понятен был в основном специалистам-историкам. Язык, герои и образы сочинений Болотова и сейчас воспринимаются читателем без труда, а вот исторические реалии его описаний требуют расшифровки, точнее – подробных разъяснений. Ведь даже за первые сто лет, прошедшие после смерти Андрея Тимофеевича, образ жизни русского человека претерпел большие изменения. Появление на страницах книги какой-нибудь ксандрейки ставит читателя в крайне затруднительное положение. Слово вроде бы знакомо, но что оно означает? На самом деле это всего лишь предмет женской одежды, просто давно вышедший из употребления. А что уж говорить о каких-нибудь юридических терминах дворянского землевладения? Тут и сухопутный дворянин-феодал станет плавать без помощи приказного, не то что читатель.

За расшифровку и разъяснение «Записок» Андрея Тимофеевича Болотова в конце XIX века взялась Екатерина Николаевна Щепкина (1854–1938) – скромный петербургский историк-исследователь и великолепный популяризатор исторической науки. Пользуясь небольшими указаниями самого Болотова, она подобрала по архивам разного рода исторические документы, ему самому чаще всего недоступные, а то и вовсе незнакомые, которыми дополнила рассказ Андрея Тимофеевича, а заодно пересказала и прокомментировала обширный текст «Записок», закончив свои исторические изыскания моментом выхода их автора в отставку. Щепкина, прежде всего, внесла документальную ясность в описание ряда семейных событий в жизни Болотовых, о которых сам Андрей Тимофеевич имел весьма смутное представление, основанное преимущественно на родовых преданиях, тогда как Щепкина нашла архивные документы, частью недоступные уже нашим современным исследователям. Так возникла книга «Старинные помещики на службе и дома».

Когда-то она вызвала немалый читательский интерес, но… известного рода исторические обстоятельства за целое столетие, прошедшее после выхода книги в свет, так и не позволили появиться ее переизданию. Кстати, нет в нашей стране и переиздания полного текста «Записок» Болотова, доступного широкому кругу читателей… В свет выходят только сильно сокращенные издания с большими купюрами, что тоже находит свое идеологическое объяснение. В первые послереволюционные годы троцкисты-литературоведы умело обрезали текст «Записок», дабы выпятить одни обстоятельства и факты и спрятать другие.

Екатерина Николаевна Щепкина, автор «Старинных помещиков», принадлежала к числу первых русских женщин-историков. Однако для истории России оказалось много важнее то, что сама она была одной из первых русских феминисток, пламенным борцом за равноправие женщин.

Екатерина Николаевна родилась на Волге, в Саратове, но большую часть жизни провела на берегах Невы. Главным, а после революции и вовсе единственным ее занятием, стала преподавательская деятельность. Ей, особе суховатой, а по временам и вовсе жесткой, такой род занятий явно доставлял удовольствие. Екатерина Николаевна, подобно простой учительнице из земской школы, умела и разжевать, и заставить проглотить необходимый ученикам и особенно ученицам объем знаний. Учительский дар, теперь все реже и реже встречающийся в высокоумном педагогическом сообществе.

Как водится в дамской среде – и самой передовой, и самой отсталой – еще до революции в печати вполне на кухонный манер поругались две видные сторонницы женского равноправия. При большевиках Екатерине Николаевне эта ссора стоила права печататься. Ее противницей оказалась генеральская дочка по фамилии Домонтович, впоследствии более известная как товарищ Коллонтай. Всесильная большевистская комиссарша первых послереволюционных лет, а потом мелкий советский дипломат, выставлявшаяся официально советской пропагандой скорее в виде знамени живой ленинской гвардии, нежели бывшая реально действующим политическим деятелем.

За такое ли женское равноправие боролась до революции госпожа Щепкина – сказать сложно, но ссора с видной болыиевичкой-ленинкой дорого обошлась Екатерине Николаевне. Постепенно ее публикации, до революции весьма частые, в свободной Советской России сходят на нет. Даже дата ее смерти в некоторых источниках приводится со знаком вопроса. Откровенным «врагом народа», подобно многим другим, более известным Щепкиным, Екатерина Николаевна вроде бы не стала. Ее просто и без затей признали буржуазной «умной ненужностью» вкупе с ее же старорежимными сочинениями и откровенно позабыли. Не помогло даже мнимое родство с великим актером-демократом из бывших крепостных.

Запоздалая слава пришла к Щепкиной лишь с возрождением в России капитализма и его верного спутника – феминизма. Публикации Екатерины Николаевны по женскому вопросу стали перепечатываться разного рода новыми женскими общественными объединениями и организациями. Исторические труды Щепкиной мало кого интересовали. Ее собственная жизнь и судьба, похоже, тоже.

Историю мелкопоместных русских дворян вроде Болотовых проследить и сегодня довольно сложно, хотя и легче, чем простых крепостных крестьян. Правда, сравнительно недавно вышло в свет историко-родословное исследование потомка Андрея Тимофеевича – А. Л. Толмачева «Коширские Болотовы», так в ней на старый лад именуется современная подмосковная Кашира, прежде относившаяся к Тульской губернии. До революции архивы, где хранились документы по землевладению, оставались еще действующими – цари так и не решились отменить земельную собственность ни помещиков, ни, позднее, капиталистов. Это обстоятельство явно несколько облегчило работу Щепкиной, а вот все, что относилось непосредственно к самому Андрею Тимофеевичу, к его многогранному творчеству, оказалось доступно Екатерине Николаевне значительно в меньшей степени. Потому-то, вероятно, творческая «дружба» Щепкиной и Болотова продлилась так недолго. Екатерина Николаевна закончила свое исследование жизни Андрея Тимофеевича на момент его ухода с военной службы и переезда в крохотную провинциальную усадьбу Дворяниново. Казалось бы, тут, в глубокой и глухой провинции, все устремления и чаяния Андрея Тимофеевича должны были заглохнуть «в глуши забытого селенья» и найти забвение на дне бутылки. Вместо этого начался подлинный взлет Болотова – ученого, садовода, естествоиспытателя, бытописателя, исследователя и внимательного наблюдателя природы, а равно и человеческого бытия.

Современные исследователи смогли дополнить работу Щепкиной одной весьма любопытной деталью, что, надо полагать, уже при жизни Болотова отошла в область давних семейных преданий «старины глубокой», и отошла довольно далеко, так что о ней старались без особой надобности не вспоминать. Эта деталь рассказывает о самом раннем времени в истории будущего дворянского рода Болотовых. Известно, что приукрасить свои фамильные прозвища старалось немалое количество представителей дворянских родов – как известных, так и не очень. К последним относились и Болотовы. Все же именоваться в честь безвестного болота, где живут исключительно лягушки и кикиморы-шишиморы – удовольствие не слишком большое, а если его помножить на пресловутые дворянские честь и спесь, то получится смесь не очень приятного разлива. Вот как-то раз Болотовы и решили несколько приукрасить свою фамилию. Ведь в оригинале она могла звучать как Балотов, то есть при «акании» ударение приходилось на первый слог.