Старец Горы - Страница 7

Поднаторевший в грабежах пизанский флот, усиленный нурманскими головорезами, столь стремительно атаковал порт Латтакии, что византийцы, засевшие в городской цитадели, не успели прийти на помощь своим товарищам. Несколько десятков византийских дромонов как военных, так и торговых были захвачены союзниками. Город оказался блокированным сразу и с суши, и с моря, а потому положение осажденных провансальцев и византийцев сразу же стало отчаянным. Теперь падение Латтакии было лишь вопросом времени, и Боэмунд молил Бога, чтобы вечный смутьян граф Тулузский не помешал внезапным появлением осуществлению его грандиозных планов. К сожалению, Бог либо не услышал молитв доблестного нурмана, либо посчитал его претензии чрезмерными. Сен-Жилль возвращался в Сирию, о чем Боэмунду сообщил барон де Руси. Именно от благородного Глеба граф Антиохийский и архиепископ Пизанский узнали подробности взятия Иерусалима и сражения под Аскалоном, последовавшего почти сразу же после избрания короля.

Разговор этот происходил в одном из дворцов Латтакии, построенном на византийский лад и приспособленном Боэмундом под свои нужды. Почти весь город был уже в руках нурманов и пизанцев, за исключением цитадели, а потому граф Антиохийский чувствовал себя здесь хозяином положения и уходить из Латтакии не собирался.

– По договору, Латтакия была передана провансальцам, – напомнил рассеянному сюзерену памятливый вассал.

– Я воюю с византийцами, – рассердился Боэмунд. – И мне нет дела до графа Тулузского.

– Дело не только в Сен-Жилле, – нахмурился Глеб. – Крестоносцы не дадут в обиду боевых товарищей, с которыми бок о бок шли на приступ иерусалимских стен. Воля твоя, граф, но если ты прольешь кровь освободителей Гроба Господня, то тебя осудят даже твои нурманы.

Боэмунд скрипнул зубами. В создавшейся ситуации ссора, а тем более война с Сен-Жиллем была попросту невозможной. От клятвопреступника отвернутся все, включая и архиепископа Даимберта, в глубокой задумчивости сидящего сейчас за столом. Какая досада, что арабы не смогли продержаться еще хотя бы месяц. За это время благородный Боэмунд успел бы взять Латтакию, и никакой Сен-Жилль не смог бы вырвать ее из загребущих нурманских рук.

– Спасибо за обед, граф, – сказал Глеб, поднимаясь с лавки, – но мне следует поторопиться. Я слишком долго не был в своих замках и, боюсь, как бы там не объявились новые хозяева.

– Всего хорошего, Лузарш, – одарил ослепительной улыбкой Боэмунд уходящего барона. – Надеюсь на скорую встречу.

Папский легат не выказал доблести, которой, впрочем, граф Антиохийский от него и не ждал. В сущности Даимберту не было дела до Латтакии, пизанцы уже успели разграбить город и теперь лишь выжидали удобный момент, дабы убраться отсюда подобру-поздорову.

– Очень разумный молодой человек, – одобрительно высказался вслед ушедшему Глебу архиепископ.

– Этот разумный, как ты выразился, человек, умыкнул чужую жену и живет с ней во грехе, что, по-моему, всегда осуждалось церковью, – криво усмехнулся Боэмунд.

– Грех ему уже отпущен, – равнодушно пожал плечами архиепископ, – как это и было обещано покойным папой Урбаном. И если барон не будет упорствовать в своих заблуждениях, церковь не станет взыскивать ни с него, ни с его дамы за совершенное прелюбодеяние.

– А если он будет упорствовать? – спросил Боэмунд.

– Тогда его отлучат от церкви.

– Кто отлучит?

– Патриарх Иерусалимский.

Барон Глеб де Руси прибрал к рукам десятую часть земель графства Антиохийского и теперь занозой торчал под сердцем у благородного Боэмунда. Лузарш был своенравен и ни в грош не ставил нурманское единство. Что, впрочем, не удивительно, среди баронов и рыцарей, окружающих Боэмунда он считался чужаком. Зато замки, которыми он владел, являлись ключами к графству, которое сын Роберта Гвискара собирался создать на землях Сирии. Будь этот Лузарш хоть ангелом, Боэмунд сделал бы все от него зависящее, чтобы избавиться от докучливого вассала. К счастью, барон де Руси оказался грешником, и это давало графу Антиохийскому шанс, устранить его, не прибегая к насилию. Святая церковь считала прелюбодеяние смертным грехом и не прощала его даже королям, так с какой же стати она будет церемониться с бароном. Какая жалость, что Леон де Менг сбежал из Сирии, бросив жену и товарищей, его присутствие пришлось бы сейчас как нельзя кстати.

– Я попытаюсь уладить ваши разногласия с графом Тулузским, – негромко произнес архиепископ Даимберт. – А ты благородный Боэмунд тем временем выводи своих людей из Латтакии.

Граф Антиохийский вспыхнул, сжал огромные кулаки и раненным зверем глянул на собеседника. Однако папский легат его гнева не испугался, лицо его продолжало сохранять благостное выражение, а большие карие глаза прямо-таки лучились добротой.

– Все еще только начинается, сын мой. Тебе следует для начала исполнить взятый на себя обет и преклонить колени перед Гробом Господним. Возможно, там, в Иерусалиме, ты найдешь союзников в лице патриарха и короля, точнее Защитника Гроба Господня.

– Вряд ли Готфрид Бульонский станет мне помогать, – поморщился Боэмунд. – Наши личные отношения всегда оставляли желать много лучшего.

– Хочешь сказать, что благородный Готфрид готов передать Иерусалим басилевсу Византии? – нахмурился Даимберт.

– С какой же стати?! – возмутился Боэмунд.

– Вот и я так думаю, сын мой. Не говоря уже о папе Пасхалии. Мы проливали кровь и свою, и чужую вовсе не для того, чтобы плодами наших побед воспользовался Констнтинополь.

– Понимаю, – задумчиво произнес Боэмунд.

– Конечно, вы все принесли оммаж императору Алексею, но еще раньше вы дали клятву Богу, и освободить от этого обета вас не может ни государь, ни даже святая матерь церковь.

– Значит, я могу рассчитывать на твою поддержку, Даимберт? – прямо спросил.

– Архиепископ может многое, но патриарх Иерусалимский – еще больше, надеюсь, что ты это понимаешь, Боэмунд.

– Я сделаю все от меня зависящее, чтобы Иерусалим обрел, наконец, достойного патриарха, способного оберегать не только Гроб Господень, но и интересы его доблестных защитников.

– Мы думаем с тобой сходно, Боэмунд, – ласково улыбнулся собеседнику Даимберт. – И это вселяет в мое сердце надежду.

Благородный Раймунд с трудом сдерживал рвущийся из груди гнев, ибо пролиться этому гневу пришлось бы на повинную голову Даимберта, который был не только архиепископом города Пизы, но еще и папским легатом. Ссориться с Пасхалием, совсем недавно сменившим на многотрудном поприще ушедшего в мир иной Урбана, Сен-Жиллю не хотелось. По слухам, новый папа обладал твердым характером и намеревался продолжать политику своего предшественника в отношениях с государями. Граф Тулузский, безусловно, готов был поддержать святую церковь, когда она боролась с королем Филиппом или императором Генрихом, ущемлявших права не только святого престола, но и своих вассалов, но он полагал, что чрезмерное вмешательство клириков в мирские дела не сулит ничего хорошего христианскому миру. Богу богово, а кесарю кесарево. Не нами это сказано, не нам этот принцип менять.

Архиепископ Даимберт охотно признал свою вину. При этом он ссылался на благородного Боэмунда якобы введшего его в заблуждение. Граф Антиохийский утверждал, что византийцы лютые враги христианского воинства и тайные пособники их врагов сельджуков. О том, что Латтакия принадлежит графу Тулузскому, архиепископ узнал только вчера и тут же поспешил увести пизанский флот из гавани. Флот Даимберта действительно ушел из Латтакии в порт Святого Симеона, но рассеянные пизанцы почему-то забыли вернуть имущество и ценности, награбленные у местных обывателей, хотя устами своего вождя признали, что сделали это не по злобе, не из жадности, а исключительно по ошибке.

– Могло быть и хуже, – попробовал утешить Раймунда шевалье де Сент-Омер, но понимания не встретил. Положение графа Тулузского в чужой земле становилось все более шатким, и он не мог этого не понимать. К сожалению, об этом стали догадываться и вассалы. И не только догадываться, но и делать выводы. Первым от благородного Раймунда сбежал Бернар де Сен-Валье, о чем граф, к слову, нисколько не жалел. А вот переход на сторону Готфрида Бульонского шевалье де Картенеля Сен-Жилль воспринял крайне болезненно. Благородного Годемара он числил едва ли не самым преданным из своих вассалов. Но неудачи, сыплющиеся на голову сюзерена, способны поколебать даже самые верные сердца.