Старая эльфийская сказка (СИ) - Страница 1

Я начал слышать песни Эльфов давно.

Однажды, помню, во сне я увидел Эльфийку. Она убегала, а я догонял. Белое платье на ней развевалось, длинные рукава, словно туман, стлались по ветру, она оборачивалась и смеялась и смех её был пугающ и странен.

Поутру я проснулся на лесной поляне, в высокой траве; когда охотники нашли меня и вернули домой, мать сильно плакала и ругала меня, говоря, что я окаянный неслух, убежал ночью блудить в темноте, но я понял, что она говорит это потому, что в дом беда постучалась.

Я слышал Эльфов.

Мать потом говорила, что прекрасные Эльфийки в развевающихся платьях, с красивыми шелковистыми волосами, красными губами — это приманка, а сами Эльфы страшны и жестоки.

Они темны, как самая непроглядная ночь, они похожи на оживший мрак, на гибельный туман, их тела словно высечены из скал, а горящие глаза зелены, как отравленная луна. Они нарочно смущают людей песнями и танцами своих Эльфиек, чтобы заманить к себе и погубить. И нет ничего хорошего в Эльфах. А тот, кто слышит их песни и поддается им, навеки исчезает из дому, и потом уж находят его косточки где-нибудь в степи.

Тогда я здорово напугался и даже думать позабыл о песнях Эльфов.

Но потом это повторилось вновь.

Я снова видел эту Эльфийку, в том самом лесу, который видел в своих снах в первый раз.

Она стала старше и еще прекраснее. Я рассмотрел даже цвет её глаз, синий, как море, и уловил запах её духов. Она приложила палец к губам — тс-с-с! — и приподняла рукой темные лапы ели.

Там, скрытые от глаз, сидели у ночного костра Эльфы.

Они не были похожи на тех чудовищ, о которых рассказывала мне мать.

Они были светловолосы и худощавы. У всех были спокойные светлые лица и невероятно умные, глубокие глаза.

Они внимательно смотрели на меня и молчали.

...И я вновь проснулся в лесу, только еще дальше, чем в прошлый раз, почти у самой верфи. Так далеко не мог уйти обычный человек. Ни у кого не хватило бы на это сил. Скрывать мой недуг стало невозможно.

Мать снова плакала и ругала меня, но люди не верили ей и сторонились меня. Пошли шепотки, и не раз я слышал, как мою мать называли Эльфийской потаскухой, а меня Эльфийским выродком.

Знахарь, поивший меня отваром горьких трав, от которых язык жгло, так не говорил. Он утешал меня, говоря, что моим отцом не мог быть Эльф. Он говорил, что Эльфов уже сотни лет не пускают на территории людей, и если хоть один из них появился бы в округе, Охотники за длинными ушами вмиг почуяли б его и убили. Так же он сказал, что я просто одержим Эльфами, и если меня не лечить, то быть мне их жертвой, как и другим таким же, которым они являлись во сне.

А значит, однажды я могу уйти навсегда, и никто, никогда меня больше не увидит.

Поселок наш стоял прямо посередине леса. Целый зеленый океан и крохотный островок, на котором живут люди. Лес шумел на ветру, а люди слышали угрожающие голоса Эльфов, от которых они отгородились частоколом из заостренных бревен. На дозорных вышках день и ночь дежурили Охотники с соколами, но все было тихо, всегда. Из поселка трудно было выбраться, и совершенно непонятно, как я, маленький мальчишка, умудрился незаметно для Стражей выйти за пределы поселка.

Говорили, что Эльфы очень стары. Им сотни и тысячи лет, и они разучились любить и рожать детей. Время от времени кто-нибудь из них умирает, уходит навсегда в Темноту, в Вечность, их становится все меньше и меньше.

Поэтому они зовут людей, завлекают их прекрасными песнями своих женщин. Они похищают таким образом тех, кто с ними в родстве, ведь не каждый рождается с этой странной способность. Они очаровывают людей, заставляют их терять разум и бежать ночью в лес, перебраться через частокол, пересечь бурный и очень холодный ручей и исчезнуть потом навсегда в страшном лесу. Они манят людей.

Чтобы потом превратить их в Эльфов.

Так говорили старики.

Что на самом становилось с теми, кто слышал их песни, никто не знал.

Глава 2

Время шло.

Я рос, но болезнь моя не отступала и даже знахарь ничего не мог с ней поделать.

Его отвары становились все горше и горше, меня от них рвало, а зеленая ядовитая убывающая луна, похожа я на прищуренный эльфийский глаз, начинала плясать по всему небу.

Обычным одержимым хватало и года лечения. Мне же становилось все хуже. Каждый раз, когда луна шла на убыль, на меня накатывали эти видения. Мужчины вязали меня по рукам и ногам, чтобы я не убежал в лес, а я бился в припадке и ядовитая луна улыбалась мне.

От горя мать совсем состарилась. И дело тут было не только в моей болезни. Они уже отчаялась вылечить меня и вычеркнула из своего сердца. Она больше обо мне не думала.

Теперь её печалила собственная участь, потому что прозвище "эльфийская шлюха" приклеилось к ней намертво, и только ленивый не плевал в её сторону. Даже в мою сторону было отпущено меньше насмешек и оскорблений, чем в её.

Меня считали больным и юродивым, а её считали виновной в моей болезни. Меня жалели, а её ненавидели.

Раньше она была высокой, статной женщиной, темноволосой и темноглазой. Теперь она превратилась в высохшую, сгорбленную старушку. Её волосы были абсолютно седы, а лицо испещрено морщинами.

Она состарилась быстро, враз, словно кто-то или что-то высосал из неё молодость и жизнь.

Неужели то, что говорят люди, правда?

Однажды я набрался смелости и подошел к ней с этим вопросом.

— Скажи, это правда? — проговорил я с напором. — Мой отец правда... Эльф?!

Она глянула на меня с ненавистью. Её губы изогнулись, и она не сказала, нет, она выплюнула это признание мне в лицо.

— Эльф! Да, он был Эльфом, этот... этот..!

Она гневно кричала еще что-то, какую-то хулу тому, кого когда-то любила, трясясь от злобы, но я не слышал её слов. Эта правда, о которой я даже помыслить не мог, сразила меня. Отец-Эльф.

— Но как?! Вокруг деревни дозорные! Охотники на вышках! Соколы! Ты уходила в Лес?

Она расхохоталась, страшно, жутко.

— Зачем мне было уходить в лес? Он сам приходил сюда, в деревню! А Охотники... что они могли сделать ему? Кто мог поймать его? Он был невиден, дитя ночи. Он сливался с мраком, он был черен, как непроглядный мрак, как лесная чаща. Люди стояли рядом с ним и не видели его. Как они могли помешать ему?

— За что же ты ненавидишь его? Ты любила его?

— Нет! — закричала мать, корчась, словно под пыткой. — Нет! Ни дня! Он оговорил меня своими проклятьями, он околдовал меня! Я хотела вспороть себе живот, когда поняла, что брюхата его выродком!

— Почему ты не ушла в лес? — спросил я. Брань матери и её проклятья были мне очень обидны, очень.

Я ни в чем не виноват. Даже рожденный таким образом, я ни в чем не виноват.

Нас, одержимых (а теперь я могу сказать точнее — полуэльфов), оказывается, много.

Кто знает, каким образом были зачаты они. Но у каждой матери в сердце нашелся уголок для своего дитя.

Глава 3

Со времени нашего разговора с матерью прошло еще полгода.

Болезнь моя не прошла, а лишь усугубилась.

Ядовитая луна звала меня теперь каждый месяц, несмотря на все усилия лекаря. Я рвался из рук связывающих меня мужчин, и четверо уже с трудом справлялись со мной, пока лекарь вливал свой отвар в мой рот.

Он плевался и ругал меня самыми погаными словами, потому что перевел на меня все свои травы, и даже самый дорогой и редкий Святоцвет. Святоцвет цвел в самой глуши, туда редко отваживался кто ходить, да и найти его мог не всякий, а лишь опытный травник. Потому-то Святоцвет и стоил так дорого.

Считалось, что отвар из него очищает душу и тело ото всякой нечисти, но процесс очищения был опасен и тяжел. Больные, принимающие Святоцвет, бились в судорогах, разрывали на себе одежду, потому что им казалось, что кожа на теле горит. Я видел, как юродивая Марта, родившаяся косой и немой, пускающей слюни, после лечения Святоцветом стала тиха, скромна, и даже начала понимать, что от неё хотят.