Сталинский дом. Мемуары (СИ) - Страница 50

По дворам ходили старьевщики и кричали: «Старье берем!» Добычу свою они таскали на спине в огромных матерчатых мешках и платили за рухлядь копейки, отчаянно торгуясь. Если учесть, что тогда все донашивали до дыр, то вещи, которые доставались старьевщикам, уж и вовсе носить было нельзя. Куда потом доставлялись эти лохмотья? Кому могли пригодиться и даже цениться? На какую последнюю ступень нищеты они попадали.

В квартиру старьевщиков не пускали, вещи выносили во двор. Очевидно, им не доверяли и подозревали в неблаговидных действиях. Но я-то как раз помню старьевщика у нас в ванной. Мама, вскарабкавшись на стул, поставленный на стол, шарит на антресолях — это такое сооружение под потолком с дверками, подсобное помещение — и выгребает оттуда шинель и унты, папино военное снаряжение.

Еще во дворе водились точильщики в толстых темных фартуках. Работали они за станочком, на котором вертикально укреплялось точильное серое колесо. Точильщик нажимает на педаль станочка ступней, прижимает лезвие ножа к колесу, колесо крутится, точит прислоненный к его боку нож, высекает голубые искры и жужжит. Глаз не оторвать.

В нашем доме находилось знаменитое кафе-мороженое «Север», ныне там ночной клуб «Ночной полет». Во дворе, около его заднего хода, стояли тележки мороженщиц, похожие на детские коляски: их толкали впереди себя за ручку. В чреве ящика с откидной крышкой помещалось эскимо на палочке в серебряной фольге и брикеты — сливочный, шоколадный, крем-брюле, фруктовый. Особым лакомством считались торты и пирожные из мороженого, украшенные ядовито-розовыми и зелеными кремовыми розами. Чтобы содержимое тележки не таяло, его щедро перекладывали искусственным льдом. Он был горячий, обжигал, если дотронешься. На воздухе лед шипел и обволакивался студеным белым туманом, с резким химическим запахом. Я просила купить мороженого, чтобы завладеть льдом. Дома я смотрела, как он быстро испаряется, вертясь и подпрыгивая, пока от большого куска ничего не оставалось.

В нашем не менее знаменитом рыбном магазине иногда «давали» воблу. Очередь загоняли во двор — она не должна была портить парадный фасад империи — улицу Горького. Состояла она в основном из женщин, одетых по единой «сталинской» моде: валенки с калошами, ватник или плюшевая жакетка, серо-бурый шерстяной платок. Очередь клубилась, собиралась в ком, забивала выход из арки в Малый Гнездниковский переулок и вдруг складывалась в стройный рисунок — концентрические круги, как на рисунке в учебнике физики, изображающем железные опилки под воздействием магнита.

Мешками из-под воблы, сделанными из широких переплетенных полос лыка, после вобловой страды устилали пол в парадном. Пахли они свежо, древесно, не по-городскому.

Летом носились по нашему узкому и длинному двору мальчишки на самодельных самокатах из досок. Тогда на слуху было странное слово «шарикоподшипник». От этой детали зависели великие свершения, строились заводы, призванные беспрестанно их производить. Соревновались, кто больше произведет.

Мальчишки делали из шарикоподшипников колесики для самокатов. Не знаю, где они ими разживались. Это действительно был шарик, довольно крупный, который металлически посверкивал при быстрой езде.

Шарикоподшипниками был снаряжен и еще один вид транспорта — очень страшный: доски-тележки для безногих инвалидов войны. От асфальта калеки отталкивались каким-то подобием утюгов, упираясь обеими руками. Судя по тому, что катились они через двор, параллельный улице Горького, им, как и очереди за воблой, не полагалось портить главную улицу СССР своим видом.

Вот оно, истинное применение шарикоподшипников, и, конечно, государству, которое высокомерно думало, что это оно победило Германию, их требовалось великое множество, чтобы оснастить истинных победителей. Никакое соцсоревнование не могло обеспечить достаточное количество примитивных колесиков для отверженных пол-человеков, обреченных просить милостыню.

Летом на улице продавали газировку. На прилавке, который продавщица могла перетягивать с места на место, закрепленные в металлические кольца помещались длинные стеклянные баллоны с ярким сиропом. Вишневый казался особенно вкусным. Продавщица подставляла стакан под баллон, отпуская резким движением пропеллер запора — и стакан наполнялся до только ей известной отметки рубиновым сиропом. Из другого баллона под напором наливалась газированная вода.

Я так хорошо запомнила все эти манипуляции, потому что мне всегда хотелось газированной воды с сиропом, но мне не разрешали. Еще бы, теперь я очень хорошо понимаю, почему: никаких одноразовых стаканчиков еще в помине не было, их и в Европе еще не изобрели. Газировку наливали в стеклянные граненые.

Мыли их продавщицы газированной воды так: стакан донышком вверх помещали на некое устройство, вделанное в прилавок, и сильно прихлопывали стакан сверху ладонью. Тогда в стакан снизу бил фонтанчик и очень вяло обмывал его стенки.

Действительно, можно было заразиться чем угодно — от фолликулярной ангины до сифилиса. Но ведь все пили, и вроде ничего. Только я так никогда и не вкусила этот запретный плод.

Независимо от времени года утоляли жажду соком в магазинах, которые назывались «консервные». Особенно славился «консервный» на улице Герцена (теперь Большая Никитская), напротив церкви, где венчался Пушкин, в угловом доме. Баллоны, в которые продавщица наливала из трехлитровых пузатых банок сок — яблочный, виноградный, томатный, — были воронкообразные, очень широкие сверху. Почему-то степени вымытости стаканов в этом магазине доверяли больше, и мне иногда удавалось попить. Кроме соков, торговали там продолговатыми очень сладкими крымскими яблоками апорт, выложенными пирамидами — интересно, как они не обваливались? — виноградом из Грузии и абхазскими мандаринами. Экзотические фрукты — апельсины, бананы, ананасы появились гораздо позже, вероятно, при Хрущеве. За ними выстраивались гигантские очереди. Апельсины покупали авоськами

Авоська — примета времени и предмет антикварный — нитяной, вязанный крупными ячейками мешок, вроде рыболовной сети, с двумя ручками. В свернутом виде он занимал мало места и был очень легкий. Когда в авоську попадала добыча, она растягивалась и выдерживала большой вес. Происходит слово «авоська», видимо, от слова «авось». Авось удастся достать какие-нибудь продукты, авось посчастливится.

В Москве было несколько прославленных магазинов: на первом месте, разумеется, Елисеевский и Филипповская булочная. Их всегда так называли, по именам бывших владельцев — тут советская власть ничего поделать не могла. В Столешниковом переулке — кондитерский, где покупали торты и пирожные (за 22 копейки) — эклеры с заварным кремом, наполеоны и «картошку». На улице Горького, в нашем доме, помещался еще один знаменитый кондитерский, с большим отделом печенья. Среди печенья самым-самым почиталось «Суворовское» в коробках — овальное, двухслойное, проложенное шоколадом и наискосок покрытое шоколадной глазурью. А в коробках «Крымской смеси» действительно были смешаны самые разные печеньица: в виде ромашки со сладкой мармеладной каплей посередине, коричневые с вкрапленными кусочкам ореха, рассыпчатое маслянистое «Курабье». Из шоколадных наборов самые лучшие — «Золотой олень», «Садко» и «Пьяная вишня». Из Ленинграда принято было привозить в подарок набор «Пиковая дама» — шоколадные бутылочки с ромом. Оттуда же, из кофе «Норд», еще не переименованном в «Север» в годы борьбы с космополитизмом, — торт «Сюпрем», бисквитный, пропитанный ромом, с нежным белым кремом, густо обсыпанный ореховой крошкой.

Из конфет в обертках выше всех ценились просто «Трюфеля» и трюфеля «Экстра», они же «Посольские», — продолговатые, мягкие с коньячным привкусом, «Мишка», «Мишка на севере» и «Грильяж».