Сталинский дом. Мемуары (СИ) - Страница 43

Меж тем в замок прибывает с намерением жениться на богатой наследнице некий кузен Пюиперсе, легкомысленный парижанин и к тому же гусар. Он относится к лягушкам сугубо гастрономически и едва не приканчивает неосмотрительно встретившуюся на его пути Королеву Квакушу, дабы полакомиться лягушачьми лапками. Но Маргарита не дает ему убить столь милое ее сердцу земноводное.

Когда я читала в детстве эту историю, меня постоянно мучила некая недоговоренность. Никогда ясно не говорилось, что вот это, мол, на самом деле, а это — нет. Как, например, прикажете понимать такой пассаж? Сидит Маргарита в своей комнате на стуле. Вообще, что это за занятие такое — просто так сидеть на стуле? И вдруг, бац, она уже на краю рва, где опять вода, как прежде, до засухи. Королева-Квакуша уже тут как тут. Она рассказывает, что она родственница Маргариты — прабабка прабабки ее тетки, попробуйте высчитать — и зовут ее Ранаида, В молодости она была не чужда колдовству и умела превращаться в лягушку. Далее следует столь запутанная исповедь, что я не в силах ее теперь воспроизвести. Раньше я, однако, прекрасно разбиралась во всех злоключениях Ранаиды и неоднократно пересказывала эту леденящую душу историю на переменах в первом классе — аудитория собиралась обширная и благодарная. В один день я не укладывалась, и слушатели жаждали продолженья — получался сериал.

В общем, однажды Ранаида забыла вовремя принять волшебный напиток и осталась лягушкой. Единственное, что может вернуть Квакуше человеческий облик — фамильные драгоценности, хранящиеся в шкатулке Маргариты. Добрая Маргарита приносит ей диадему и ожерелье. Лягушка наряжается и танцует, произнося заклинания. Увы, у нее ничего не получается, а тут еще Маргарита не в силах сдержать смех. В гневе Ранаида проводит пальцами по лицу Маргариты, чтобы ее собственное безобразие перешло на ни в чем не повинную девицу. Но превратив Маргариту в лягушку, Квакуша гибнет, так и не став снова красавицей.

Вопреки дидактическим намерениям Жорж Санд, мне все равно было жаль злосчастное земноводное. „…У нее была ужасная голова человеческого вида с длинными зелеными водорослями вместо волос, остальная часть туловища, в размерах обыкновенного человеческого роста (как переводит г-жа Толивħрова, как переводит!) была матовой белизны, морщинистая и сохраняла форму лягушки…“

И тут Жорж Санд опять приколачивает мораль. На сей раз устами (клювом) лебедя, который, оказывается, вовсе не лебедь, а принц Роланд. В лебедя его превратила злая Ранаида, а теперь он расколдовывается. „Оставайся благоразумной и доброй девочкой и ищи мужа, который полюбит тебя не за наружную красоту“. Дав такой совет из дамских журналов, принц-лебедь улетает, а Маргарита — снова в своей комнате на стуле, и солнце светит ее прямо в глаза

Что же она всю ночь просидела на стуле? Как же она не свалилась, если заснула? Значит, не заснула и на самом деле пыталась помочь Ранаиде? Это ей вовсе не приснилось? А тут еще Жорж Санд напускает туману. Встав со стула, Маргарита обнаруживает, что ее любимец лебедь исчез. Все поиски оказываются тщетными. В довершение всего незадачливый претендент в женихи, покидает замок, что дает повод г-же Санд развить лебединый совет из дамского журнала.

„…Будь уверена, что тебя каждый полюбит такою, какою создал тебя Господь, — говорит бабушка. — Потому что заслуженное нами счастье станет нам лучшим украшением…“

У нас были подшивки „Нивы“. „Сатирикона“ и „Столицы и усадьбы“.

В „Ниве“ царил дух религиозный, чего я, естественно, не понимала: религия никоим образом в окружающей меня жизни не присутствовала. Серо-черные иллюстрации в „Ниве“ мне очень нравились. Там били в просвет между тучами аккуратно обрезанные полосы света, похожие на лучи прожектора в московском небе 7 ноября во время праздничного салюта, и как-то с этими прожекторами была связана худощавая фигурка в длинном одеянии, очень реальная. Я думала, это фотография, как на других страницах, где красовались солдаты с бравыми усами и сестры милосердия в белых платках, так искусно повязанных, что голова оказывалась в широкой белой раме. У человека с фотографии, где били прожектора, усов не было; а только жидкая бородка. Над головой — круг. Наверное, такая шляпа.

В нескольких номерах“ Нивы» печаталась история с продолжением. Увы, ни начала, ни конца — журналы были разрозненные. Картинка состояла из черно-белых точечек, складывавшихся в изображение индийского храма. Там сидела богиня смерти Кали, многорукое чудовище с головой красавицы, а перед ней — груда черепов. Что касается собственно истории, которую мне удалось прочитать, то в ней фигурировал молодой англичанин, попадающий в затерянный в джунглях храм в поисках сокровищ и статуя богини, душащая дерзкого пришельца своими многочисленными, как щупальца у спрута, руками. Брр…

Журнал «Столица и усадьба» с подзаголовком «журнал красивой жизни» привлекал меня яркой цветной картинкой, которая помещалась посередине светло-бежевой мягкой обложки. Дамы в фижмах среди пирамидками выстриженных деревьев, дородная красавица, чернобровая и румяная, пьющая чай из блюдечка, излучина реки… Как я теперь предполагаю, репродукции Бакста. Бенуа, других художников Серебряного века. Внутри — бумага толстая, глянцевая. На фотографиях — очень четких — гостиные, кабинеты, парки со статуями и фонтанами, ампирные усадьбы с колоннами, постоянный порядок линий и света, каждая деталь на своем выверенном месте.

В «Сатириконе» все, наоборот, было как в кривом зеркале. Кривое зеркало не метафора. Существовал такой аттракцион в Парке культуры и отдыха имени Горького, меня туда водили. Вероятно, этот павильон относился к отдыху — там полагалось смеяться, глядя на свое отражение. Все без исключения, даже самые красивые, превращались в уродов — то жирных с огромной расплывшейся башкой, то длинных, до потолка, с тонюсенькими мушиным шеями.

Вот такие картинки были и в «Сатириконе». Мне объяснили, что они называются «карикатура». Помню одну такую рожу, а под ней надпись: «Мое лицо — венец творенья, оно крутилось в колесе…» Читала и перечитывала забавлявший меня рассказ от лица младенца, от него осталась в голове лишь одна фраза: «Проигрался в макашку до последней пеленки». Я думала, что макашка это мокрая пеленка. А ведь несомненно имелась в виду карточная игра «Макао».

Кстати, название пьесы Тренева «Любовь Яровая», которое в ту пору мне часто попадалось на афишах, я очень долго воспринимала как любовь яровая, в смысле не озимая. То есть любовь, проистекающая в пору сева яровых. Про яровой и озимый клин я понимала очень хорошо, об этом беспрестанно бубнило радио.

К несчастью, и «Нива», и «Столица и усадьба», и «Сатирикон» жили у нас не долго и куда-то исчезли, как вообще исчезает все на свете.

Книги были дефицитом. Бытовал термин, как и для всех прочих вещей, «доставать», а не покупать. Книги доставали в Лавке писателей.

Это почтенное заведение предназначалось только для членов Союза Писателей. Располагалось оно на Кузнецком мосту, на втором этаже букинистического магазина. Вела в Лавку деревянная лестница, очень узкая и такая крутая, что первой в Лавке оказывалась голова писателя, что весьма символично — это его главная часть, орудие труда — а потом втягивалось бренное тело.

Я крутилась у витрины со старинными книгами, в надежде, что мне перепадут сказки. Рядом с витриной — стол с книгами только что вышедшими. Они попадали и в обычные книжные магазины. Книги самые лучшие таились в маленькой комнатке позади стола. Оттуда их выносила угловато-высокая, рано поседевшая Кира, помощница заведующей. Этот дефицитнейший дефицит предназначался для избранных — кому полагалось по рангу, литературному начальству, секретарям Союза Писателей. Но поскольку Кира сама была знатоком книг, то она испытывала дружеские чувства к таким же, как она книгочеям, определяя их безошибочно, и оделяла тайком заветными раритетами. Это благодаря ей, у меня живут книги 1949-53 годов издания: двухтомник Марка Твена, «Три мушкетера», «Красное и черное», «Дети капитана Гранта».