Сталин. Операция «Ринг» - Страница 10

– «Онега»! – назвал Синцов.

Часовой закинул карабин за плечо и отступил в сторону. Синцов стремительно прошел к землянке, распахнул дверь и гаркнул:

– Воздушная тревога. Расчеты в ружье!

Миклашевсий и его подчиненные слетели с нар, на ходу оделись и, прихватив из оружейной пирамиды карабины, выскочили из землянки и разбежались по позиции. Действовали они слаженно и быстро, перекрыв норматив занятия боевых постов на 23 секунды. Синцов остался доволен, перед строем объявил благодарность всему личному составу и отдельно поощрил тремя сутками отпуска сержанта Миклашевского и начальника первого расчета младшего сержанта Рогова. Дважды повторять предложение подвезти их до Ленинграда ему повторять не пришлось. Прихватив вещмешки с самым ценным, что могло быть в блокадном городе, – продуктами, они забрались в кузов полуторки. Синцов высадил их в Всеволожске, а сам направился в штаб полка. На перекладных они добрались до Московского вокзала и там были задержаны комендантским патрулем.

Его начальник, лейтенант, придирчивым взглядом прошелся по ним – их форма не отличалась чистотой – и потребовал:

– Товарищи сержанты, с какой целью вы находитесь в городе?

– Командование предоставило нам отпуск, – доложил Миклашевский.

– Отпуск?! – не мог скрыть удивления лейтенант.

– Да, объявил начальник штаба батальона капитан Синцов.

– Подтверждающие документы есть?

– Так точно! – в один голос ответили Миклашевский с Роговым и предъявили увольнительные записки, подписанные Синцовым.

Лейтенант повертел их в руках, обратно не вернул, и в его голосе зазвучал металл:

– А почему нет печати?

– Так это капитан объявил отпуск на позиции, – пояснил Миклашевский.

– И почему не отправил оформляться в штаб? Странно…

– А че странного, товарищ лейтенант? На передке – не то, шо тут, там по канцеляриям ходить некогда, – завелся с полоборота Рогов.

– Че-че? Ты на кого тянешь? – набычился начальник патруля.

– Товарищ лейтенант, извините Васю, у него контузия, – Миклашевский поспешил сгладить неуклюжий выпад Рогова.

– У него не контузия, а язык больно длинный! – отрезал начальник патруля.

– Ага, язык длинный. Посмотрел бы я на тебя на передке, – огрызнулся Рогов.

– Вася, прекрати! – пытался остановить его Миклашевский.

Но тот уже не выбирал выражений:

– Летеха, та хто ты такой, шоб нас, фронтовиков, мурыжить? Мы че, шпионы? Я жену и детей почитай месяц не видел! Я…

– Молчать! – рявкнул лейтенант и потребовал: – Предъявить личные документы!

– Ну началось. Ты, могет, еще подворотничок проверишь? – заворчал Рогов.

Миклашевский промолчал и передал лейтенанту книжку красноармейца. Рогов шарил по карманам и невнятно бубнил:

– Е-мое, кажись, забыл.

– Кончай крутить, сержант! Где твоя книжка красноармейца? – напирал лейтенант.

– Та забыл я ее.

– Как забыл?

– А ось так! – вскипел Рогов и обрушился на патрульного: – Та хто вы такие, шоб мне, фронтовику, права качать? Мы на передке кровь проливаем, а вы тут на продскладах отъедаетесь! Да я…

– Молчать! Не двигаться! – взорвался лейтенант, и его рука дернулась к кобуре с пистолетом.

Рогов успел опередить его и ударом в челюсть опрокинул на землю. Завязалась драка. На помощь патрулю подоспели милиционеры. Рогова и Миклашевского скрутили и доставили в гарнизонную комендатуру. На следующие сутки дело о нападении на патруль было передано в военный трибунал. Его решение было скорым и суровым: Миклашевского приговорили к трем, а Рогова к восьми месяцам службы в составе штрафного батальона. Слабым утешением служило то, что их не сразу бросили в топку войны. В боях наступило временное затишье, и командование 55-й армии Невской оперативной группы воспользовалось им, чтобы пополнить личным составом наиболее обескровленные подразделения. В их числе оказался и штрафной батальон, он был отведен во второй эшелон на доукомплектование. Воспользовавшись передышкой, бойцы занимались тем, что писали письма родным, стирали заскорузлую от пота и пропитавшуюся прогорклым запахом пороха форму.

Миклашевский с карандашом и листком бумаги приткнулся в уголке и пытался найти нужные слова, чтобы смягчить горе жены и сына. Они мучительно рождались в смятенном сознании, а карандаш спотыкался на каждой букве. За этим занятием его застал Рогов. Суетливо осмотревшись, он предложил:

– Игорь, отойдем.

– Куда? Зачем? – спросил Миклашевский.

– Есть разговор?

– Какой?

– Отойдем, там скажу, – уклонился от ответа Рогов и направился к развалинам.

Миклашевский поднялся с завалинки и последовал за ним. Рогов свернул за угол, посмотрел по сторонам и спросил:

– Ты слышал, говорят, завтра нас бросают на фрица?

– А какая разница, завтра или сегодня, от передка не отвертишься.

– А то, Игореша, позавчера на них гоняли третью роту, так от нее ничего не осталось. Долбаные комиссары всех положили.

– Война, Вася, че тут поделаешь.

– Ага, война, а для кого мать родна.

– Ты о чем?

– Все о том, Игореша, не прикидывайся, шо не понимаешь.

– Не понимаю! Кончай ходить вокруг да около, говори прямо! – начал терять терпение Миклашевский.

– Можно и прямо, – с ехидцей произнес Рогов, полез в карман гимнастерки, вытащил в несколько раз сложенный листок бумаги и предложил:

– Вот, почитай.

– И что это?

– Читай-читай, там все написано.

Миклашевский развернул лист. В глаза бросился абрис хищного орла, а под ним нечеткий портрет. Он присмотрелся, и кровь схлынула с лица. Нет, это не было обманом зрения. С листовки на него смотрел дядя – Блюменталь-Тамарин. Миклашевский никак не мог сосредоточиться на тексте, буквы плясали перед глазами, и внезапно осипшим голосом произнес:

– Ты к чему это, Вася?

– А к тому, Игореша, пока не поздно, надо рвать когти.

– Какие когти? Куда? Ты че несешь?!

– А то, шо завтра, когда комиссары погонят нас на пулеметы, будет поздно.

– Ты че, предлагаешь податься к фрицам?! – опешил Миклашевский.

– Дурачок ты, Игореша! Я предлагаю спасти себе жизнь. К твоему дядьке податься. Он же пишет, шо у немца житье не хреново.

– Какое житье? О чем ты?!

– Это не я. Это твой дядька. Я-я…

– Пошел он на хрен, – взорвался Миклашевский и ринулся на Рогова.

Тот бросился искать спасения у бойцов взвода. Они с трудом смогли остановить разъяренного Миклашевского и оттащили обоих к командиру роты. Тот был не один, в его землянке находился особист. В происшествии он усмотрел ни много ни мало, а подготовку к измене, не стал вникать, кто прав, кто виноват, и приказал арестовать обоих. Под усиленной охраной Миклашевского и Рогова отправили в особый отдел дивизии. Там за два дня следователь Зацепило, въедливый, словно клещ, измотал Миклашевскому всю душу. Он уже потерял надежду выйти из камеры живым и обреченно ждал очередного суда военного трибунала. На третий день допросы прекратились, и следователь объявил свое решение. Оно стало полной неожиданностью для Миклашевского. С него сняли не только последние, но и прошлые обвинения, полностью реабилитировали и предоставили три дня отпуска, объявленные капитаном Синцовым.

Что касается Рогова, то с ним Миклашевский больше не встречался. Сыграв свою неблагодарную роль в проверочной комбинации контрразведчиков, он уже не вернулся в расположение прожекторной станции отдельного прожекторного батальона 189-го зенитно-артиллерийского полка. Дальнейшую службу Рогов продолжил в составе другого фронта – Волховского.

Из камеры временно задержанных особого отдела дивизии Миклашевский вышел, потеряв в весе несколько килограммов, и поспешил на встречу с семьей. Три дня отпуска для него, жены и сына пролетели как миг. Утром, когда подошло время отправляться в часть, в дверь квартиры постучали, на пороге возникли двое: майор и капитан. Взгляд Миклашевского упал на петлицы, скользнул по шевронам на рукаве гимнастерки, и сердце екнуло. Появление сотрудников НКВД, да еще в ранний час, ничего хорошего не сулило, и он поник.