Сталин. Охота на «Медведя» - Страница 13

– Что в ней?

– Ничего хорошего, Саныч. Начальник управления НКВД по Дальневосточному краю, комиссар госбезопасности 3-го ранга Генрих Люшков перебежал к японцам!

– Что?! Как? – не мог поверить своим ушам Дервиш.

– Об этом в радиограмме ничего не сказано. Центр требует от нас повысить меры конспирации и…

– Требует?! Легко сказать, когда не знаешь, откуда и что прилетит! – в сердцах бросил Дервиш.

– Саныч, это еще не все. Центр предполагает, что Люшков скрывается в Харбине и требует от нас найти его, захватить и переправить в СССР.

– Чего?! Они с ума сошли?!

– Так и передать в Центр?

– Матвеич, мне сейчас не до смеха!

– Мне тоже.

– Ладно, давай расшифровку!

Федоров взял со стола пресс-папье, отвинтил ручку, достал из нее скрученную в трубку расшифровку радиограммы и вручил Дервишу.

Тот сел за стол, пододвинул керосиновую лампу и склонился над текстом.

– Саныч, так как насчет ужина? Тоня приготовила отменные голубцы, – напомнил Федоров.

– Погоди, Матвеич, мне не до них! – отказался Дервиш.

– Но на пустой желудок много не навоюешь.

– Ладно, только без разносолов.

– Хорошо, одни голубцы и пампушки к чаю, – заверил Федоров и направился на кухню.

Дервиш, оставшись один, подкрутил фитилек керосиновой лампы, язычок пламени взметнулся вверх, в комнате стало светлее, и он сосредоточился на расшифровке. Первые ее строчки говорили: подобное указание Шпигельглас – профессионал до мозга костей – вряд ли бы когда прислал. Его рукой явно писал дилетант – Ежов. Перечитав еще раз последнюю часть расшифровки, Дервиш сжег ее, а пепел растер в пепельнице. К этому времени подоспел ужин. Перекусив на скорую руку, он покинул дом Федорова с одной только мыслью: как и с помощью кого выполнить задание Центра. Свой выбор он остановил на Павле Ольшевском.

История его, а точнее, семьи, сотрудничества с советской разведкой – это была история русского патриота, прошедшего через все круги ада Гражданской войны, испившего горькую чашу изгнанника на чужбине, но не ожесточившегося и сохранившего трепетную любовь к суровой родине.

Дворяне Ольшевские из поколения в поколение верой и правдой служили Отечеству. В феврале 1917 года на его долю и долю Ольшевских выпали тяжкие испытания. Великая смута охватила Россию. Подобно урагану она прокатилась по стране волной диких погромов и пожаров. Она сокрушила вековые устои, вырвала с корнем и вышвырнула за границу целые династии и посыпала пеплом забвения могилы предков. Лютая ненависть и непримиримая вражда захлестнули Россию, а затем кровавым колесом гражданской войны прокатились по многострадальной земле.

Сполна испили эту горькую чашу и Ольшевские. В Царицыне от тифа умерла мать, в Омске пьяная толпа надругалась над сестрой, в забайкальских степях холера унесла в могилу младшего брата. Последние сто километров до границы с Монголией для отряда Гольцова, в котором находились Павел с отцом, прошли в непрерывных боях. Красные конники Уборевича не щадили никого; тех, кто уцелел в сабельной рубке, безжалостно топили в реке. Вырвавшись из кольца окружения, остатки отряда Гольцова захватили Соловьевку и, свирепо расправившись с пленными красноармейцами, ушли за границу – в Монголию.

Жалобный скрип ветряка, мучительные стоны пленных, распятых на крыльях, намертво врезались в детскую память Павла. Ни тогда, ни позже, повзрослев, он так и не нашел ответа на вопрос: за что с такой непостижимой кровожадностью русские уничтожали русских? Выброшенные на задворки некогда могучей империи – в Китай, Павел с отцом стали свидетелями продолжения трагедии своего народа. Одни, не выдержав унижения нищетой, пускали себе пулю в висок, другие – топили горе в водке, третьи – в пьяном угаре спускали в казино последние крохи. Лишь немногие нашли себя в новой жизни.

Павлу с отцом эта новая жизнь давалась с большим трудом. Им пришлось немало скитаться по чужим углам и перебиваться случайными заработками, но они продолжали жить надеждой на возвращение в Россию. Но с каждым годом она становилась все более призрачной. В то время как советская власть крепла день ото дня, белое движение распадалось на враждующие между собой группировки. Ее посланцы все чаще появлялись в Маньчжурии, а когда заработала железная дорога – КВЖД – их нередко можно было встретить в Харбине.

Первая встреча Павла с ними – практикантами, студентами Дальневосточного университета – произошла на футбольном поле русского лицея и закончилась дракой. Дрались молча и до большой крови. Прошло две недели, Павел столкнулся с молодыми большевиками у билетной кассы в синематограф Ягужинского. Их пришло трое – отступать было некуда, и он приготовился защищаться. На этот раз все закончилось миром, Сергей предложил ему лишний билет. В Павле боролись слепая ненависть к «советским» и любопытство. Победило любопытство. В молодых, полных жизни и уверенности в будущем советских ребятах было нечто, что, подобно магниту, притягивало к себе.

После кино они долго бродили по улицам вечернего Харбина. Павел с жадным интересом слушал рассказы Сергея, Вадима и Дмитрия о новой, таинственно-притягательной жизни далекой родины. Их глазами он увидел совершенно другую Россию. Россию, которая невероятным, фантастическим образом смогла вырваться из чудовищной послевоенной разрухи и дерзновенно устремилась к вершинам человеческого духа. Это была Россия, в которой то, что сегодня казалось фантастикой, завтра становилось реальностью.

На том знакомство Павла с советскими студентами-практикантами не закончилось, встречи продолжились и нередко проходили на квартире Ольшевских. К радости Павла, отец не сторонился их компании и принимал участие в разговорах. Четыре месяца общения с Сергеем и ребятами перевернули жизнь Ольшевских. А когда пришло время расставания, они искренне сожалели об отъезде своих новых друзей в Советский Союз.

С тех пор прошел год. Однажды в дверь Ольшевских постучали – это был Сергей. Он – представитель советского торгпредства в Харбине – мало изменился с последней встречи, разве что в его глазах и голосе стало больше металла. С того дня Сергей стал частым гостем в квартире Ольшевских, и со временем помог отцу получить работу в одном из отделений торгпредства.

Так продолжалось два года. В тот злополучный ноябрь отец отправился в заготовительную артель в Хулиане, там простыл, назад вернулся с двухсторонним воспалением легких и за неделю сгорел. Павел остался один, и здесь на помощь пришли друзья Сергея, они устроили его на место отца. На третий месяц он освоился, и ему доверили самостоятельный участок. Незримая рука Сергея деликатно вела Павла по жизни, а вскоре появился и он сам. Тот вечер и разговор с ним открыли Павлу глаза на многое. Он узнал, что все последние годы отец помогал своей суровой родине, и без колебаний согласился продолжать его дело работать на советскую разведку. Со временем Павел стал незаменимым помощником для Дервиша. На него, в первую очередь, и рассчитывал резидент.

Приказ Центра по розыску Люшкова не оставлял Дервишу выбора. В нарушение конспирации он отправился к Павлу на работу – в центральную контору фармацевтической компании «Сун Тайхан». Перед ней и во дворе было настоящее столпотворение. Наступил сезон сбора лекарственных растений, и бригады заготовителей со всей Северо-Восточной Маньчжурии хлынули в Харбин.

На лавках, на земле, сбившись в кучки, сидели артельщики-заготовители. В самой конторе длиннющая очередь выстроилась у двери в главный зал. В нем за тремя длинными столами происходил прием и сортировка корней женьшеня. Бригадир артельщиков, пожилой коренастый китаец бережно, словно драгоценную чашу, брал из лотка очередной экземпляр и поднимал вверх так, чтобы все оценили достоинства корня. Кончиками пальцев, нежно поглаживая отростки и прицокивая языком, он нахваливал свойства растения. Два верхних отростка сравнивал с руками пловца. Легким касанием указательного пальца подчеркивал благородство и красоту их линий. В мощной, разветвленной нижней части находил сходство с ногами портового грузчика. Верхняя часть, с ниспадающими изящными мочками, была ничем иным как головой и благообразными сединами приемщика Вана. Тот соглашался. Образец представлял самый ценный из всех разновидностей женьшеня – судзухинский корень, доставленный контрабандистами из России, из Судзухинского заповедника. Такой экземпляр под радостные восклицания артельщиков ложился на первый стол.