Сталин и женщины - Страница 9

Тогда начнется сухопутная война всеми средствами.

До наступления будут высланы техническая конница и тысячи танков и броневиков для разведки. Произойдут сильнейшие бои, и победивший быстро подвезет пехоту (на грузовиках) и вышлет сотни тяжелых танков, и все они с помощью пехотных самолетов внезапно нападут на армии противника.

Если армии сблизятся – начнется химическая война газами и снарядами. Автоматный и артиллерийский огонь будет сметать все живое. Война будет всеуничтожающей»[32].

Этот прогноз сбылся почти совершенно точно, за исключением лишь химического оружия, и в этом отрывке без особого труда узнается начало Великой Отечественной войны 22 июня 1941 года.

С середины 1920-х годов уверенность в неизбежности новой мировой войны не только укрепилась, но и стала общим местом в политической учебе и агитации, со вполне конкретными выводами. Социалистический характер Советского Союза и его острые противоречия с капиталистическим окружением обещали, что война будет ожесточенной и тяжелой. М.В. Фрунзе – председатель Реввоенсовета СССР, выражался без иносказаний: «Это не будет столкновение из-за пустяков, могущее найти быстрое разрешение. Нет, это будет война двух различных, исключающих друг друга общественно-политических и экономических систем. Откуда это вытекает? Из этой же классовой природы нашего государства»[33]. Также Фрунзе, а за ним и другие сформулировали точку зрения, что будущая война будет войной машин, что эта война потребует многочисленных многомиллионных армий, она будет затяжной и потребует напряжения всех сил.

Из этого прогноза новой мировой войны вытекали уже известные для женщин последствия. Во-первых, большая часть мужчин уйдет на фронт, и на женские плечи ляжет как забота о детях, так и в значительной мере труд на производстве в тылу. То есть нечего и рассчитывать отсидеться за мужской спиной. Во-вторых, поскольку женщины должны будут делать технически сложное вооружение и боевую технику, а также примут очень активное участие в управлении по банальной причине нехватки мужчин, то женщинам в условиях новой мировой войны надо быть грамотными, иметь знания и рабочие профессии, чтобы с этими задачами справиться. В-третьих, в условиях затяжной и ожесточенной войны надо быть готовыми и к тому, чтобы самим взять в руки оружие, если мужские мобилизационные резервы будут исчерпаны и обескровлены.

Не так трудно вывести из немногочисленных предпосылок прогноза новой мировой войны следствия, которые целиком и полностью определяли всю советскую политику в отношении женщин. Мужчины уйдут на фронт – женщины займут их места. Предельно жестко, предельно ясно.

Причем это была вовсе не абстрактная теория. К такому подходу большевики прибегли уже во время Гражданской войны, особенно в Петрограде. Осенью 1919 года, когда на Петроград наступали войска генерала Н.Н. Юденича, в городе прошла повальная мобилизация мужчин. Вместо них на предприятия приходили женщины, так что процент работниц в Петрограде в это время достиг 65 %. Помимо этого, женщины заменили практически всех мужчин в милиции, а также составили вооруженные отряды общей численностью около 14 тысяч человек[34].

Так что предвидение новой мировой бойни и опыт Гражданской войны диктовали общую линию партии в женском вопросе – максимально хорошо подготовить женскую половину населения страны к тому, чтобы заменить мужчин в случае войны, но при этом создать все условия для материнства: рождения и воспитания многочисленного и здорового поколения детей.

Если мы после этого снова вернемся к «интересному» вопросу о свободе любви, то придется сделать вывод, что обвинение большевиков в насаждении разврата основано на банальном непонимании партийной политики, ее сути и основных заложенных в ней идей. Делать женщин объектом сексуальных вожделений мужчин они явно не собирались.

Позиция Коллонтай по поводу свободы любви, очевидно, имеет совсем другое происхождение – это была одна из попыток борьбы с проституцией. Но понять это без ответа на вопрос, чем это так проституция не нравилась советской власти, пожалуй, нельзя.

Насчет проституции у ВКП(б) и советских органов была совершенно определенная позиция, которую сформулировал один из главных советских теоретиков в этом вопросе – Самуил Ефимович Гальперин. Он был известным советским дерматовенерологом и работал в Государственном венерологическом институте и 2-м венерологическом диспансере в Москве. Обращение его к теме проституции имело самое прямое отношение к его профессии: проституция была главным каналом распространения венерических заболеваний, особенно сифилиса и триппера. По данным, собранным в его вендиспансере, 75 % заразившихся сифилисом до 1917 года заразились через проституток[35]. Но и в 1918 году процент заразившихся этим путем был весьма высок и составлял 53 %. Положение изменилось только после завершения Гражданской войны, когда процент заразившихся сифилисом от проституток упал до 32 %[36].

Как писал в своей брошюре Гальперин, сифилис и триппер вели к заметному снижению рождаемости и рождению больных детей. В дополнение к этому триппер был причиной слепоты (возбудители триппера, попадая в глаза, вызывают слепоту; занести же трипперный гной в глаза проще простого, достаточно не помыть руки после посещения туалета), причем триппер был причиной более чем половины случаев слепоты в РСФСР[37]. Уже только по этой причине стоило браться за решительную ликвидацию проституции.

Кроме того, само по себе занятие проституцией убивало женщину очень быстро. Срок жизни проститутки до революции не превышал 30 лет. Женщина, втянутая в это занятие, почти неизбежно быстро погибала, хотя могла бы родить детей. У проституток с детьми был очень высокий процент детской смертности. До революции были собраны такие данные. У 4420 проституток в Петербурге до обращения к этому промыслу было 1762 ребенка, из них 714 умерли, то есть смертность была 40,5 %. Еще 191 ребенка проститутки сдали в воспитательный дом[38]. В общем, проституция представляла собой массовое заражение мужского населения венерическими болезнями, медленное убийство женщин и их детей. Таким образом, акцент в этом вопросе был поставлен так: борьба с проституцией, распространяющей венерические болезни, – это борьба за увеличение рождаемости и здоровье народа, что в свете военных нужд Советской России было крайне необходимо.

В СССР стремились извести проституцию под корень, поскольку, как показывали данные вендиспансеров, любые меры регламентации, врачебных осмотров или «милиции нравов» никакого эффекта не давали. Проститутка, обслуживавшая в день до нескольких десятков клиентов, заражалась гораздо быстрее, чем могли выявить болезнь медицинские осмотры. Триппером, к примеру, они заражались буквально через несколько дней после начала работы и до момента врачебного осмотра заражали сотни мужчин. «Милиция нравов» не давала также эффекта из-за широкого распространения тайной, временной или периодической проституции. По данным исследований, проводившихся в Петербурге еще до революции, оказалось, что тайной проституцией зарабатывали 2,5 % женского населения города и одна тайная проститутка приходилась на 20 женщин[39]. Выявить их всех было практически нереально.

Потому в советской практике меры по регламентации проституции были отброшены совершенно. Стали изыскиваться способы подрубить это явление под корень, и велись поиски причин, которые толкали женщин на занятие проституцией. Ответ был, в общем, банальным – нищета и голод, отсутствие заработков. Дореволюционные и ранние советские данные, собранные о социальном положении проституток, самым наглядным образом показали, что в массе своей они вербуются среди женщин, не имевших работы и заработка. До революции большинство проституток вышли из домашней прислуги или работниц самых низкооплачиваемых профессий. Для неимущей женщины, да еще с ребенком, почти не было других альтернатив, кроме проституции.