Стадия серых карликов - Страница 100

Он в самом начале пути, и по этой дороге идти ему тысячи лет. И еще он привычно, как бы заранее знал это, подумал, что это дорога не в рай и не в ад, поскольку со всеми благими намерениями он расстался, не от обезьяны и не к обезьяне, а такой неодолимый и такой необходимый великий путь к Абсолюту.

Куда пошел Иван?

Этот вопрос задал себе Дух Неглинский, и неизвестность Иванового пути омрачала радость оттого, что у предводителя нечистой силы не достало лукавства совратить душу поэта. Великий Дедка считал себя относительно чистым, так сказать, в мелкий и редкий горошек, ибо он действительно приходился очень дальней родней джентльменам с копытами и хвостами с пушистой кисточкой. Добро в нем пересилило, а горошек выполнял роль прививки, не позволяющей лукавством заболевать всерьез и основательно. Да и народ считал домовых в основном своими.

В палате для мелкого начальства поднялась суматоха, тут не было никаких приборов и никакого современного медицинского оборудования — сюда ложились не умирать, а исследовать здоровье, прятаться от неприятностей подобно тому, как это проделывало начальство покрупнее в кунцевской больнице.

Освобожденный от страха и предрассудков мозг Ивана поглощал энергию, оставляя тело без жизненных сил и, по сути, убивал самое себя. Жизнь Ивана Петровича, пардон, Ивана Сергеевича, попала как бы в двойную ловушку: в неприспособленной мелкономенклатурной палате отдыха и здоровья, да еще в присутствии лично товарища Хванчкары, врачи и медсестры делали совершенно не то, что нужно. И философские упражнения, размышления насчет преобразованщины тоже ведь были вещами необратимыми и убийственными для прежнего Ивана. Из подсознания, из подкорки вырвалась на свободу мысль, и Великий Дедка, наблюдая за пребыванием Ивана Сергеевича между Жизнью и Смертью, с досадой думал о том, что в подсознании эти крамольные мысли гнездились давным-давно и вырвались из плена инстинкта самосохранения, а не из неволи чести и совести. Прежде, чем потерять сознание, которое раньше зависело от чего угодно, но не от здравого смысла, поэт почувствовал один-единственный раз в жизни себя триумфатором: победил в себе низкое и недостойное, ведь победил!

Так куда же теперь направился Иван, вернее, его душа? К Абсолюту? А что он понимает под этим? Путь к Идеалу? Да, человек по большому счету не может называться человеком, если у него Идеала нет. К себе, но неизмеримо совершеннее и нравственнее, следовательно — к Создателю, к Богу? Путь к Изначальному Замыслу, то есть путь к Истине?

И за вьюгой невидим, и от пули невредим, в белом венчике из роз — впереди Исус Христос? Эх, эх, без креста?! Опять?!

Великий Дедка считал и язычество, и веру, и предрассудки, и науку, и капитализм, и коммунизм, и абсолютизм, и демократию, и войны, и мир, вообще всякое движение, сопровождающее жизнь человека, шажками к Истине. Поэтому он был спокоен за душу Ивана — она уже в пути, трудно ей, ох как трудно подниматься по крутым ступеням. Пока не выберется из ямы, из котлована, пока не выйдет на уровень нравственности и духовности своих предков. Падение свое моральное пока не компенсирует.

Потом дела пойдут повеселее — лестница-то спиральная, по всем правилам науки о развитии, и идти Ивановой душе, есть возможность, как впрочем, душам сыновей и дочерей других народов, восемь миллиардов лет только в пределах Солнечной системы, пока наше светило не погаснет…

Но что такое Истина — и Великий Дедка не ведал, ибо всю ее, бесконечную и непостижимую, как все мироздание, знал, должно быть, только тот, кто сотворил Вселенную. И если бы кто-либо завладел ею, постиг бы до конца ее знак, то есть приобщился к полному знанию, то это был бы конец Истины. Это лишь в бойких газетах да журналах что ни абзац, то дюжина истин. В том-то и сила, и притягательность, и красота Истины, что она непостижима и недостижима. Ибо Истина и есть Идеал.

Полюбилась в последние дни крыша «Седьмого неба» и Великому Дедке, и Всемосковскому Лукавому. Главный Домовой первым перенесся на крышу из больницы, Главлукавый все еще был занят напрасными происками вокруг Ивана. Понимал безнадежность затеи, но смириться со своим поражением не мог, потому и задерживался. Ведь такие огромные достижения по части осатанения всего населения, и вдруг какой-то Иван…

Дедка прохаживался по крыше, дыша наионизированным воздухом. Не успел поздороваться с ангелом смерти Асраилом, который тут круглосуточно кружил на старом велосипеде, как пахнуло на него жаром — разгоряченный коллега по сверхъестественной работе притормозил рядом. Проездной! Единый!..

— Захотелось Ивану затаиться в земле и отлежаться там в дни самой активной борьбы с коммунизмом! — с сарказмом сообщил Лукавый.

— Эскулапам не удастся уморить его. Выкарабкается, в конце концов.

— Серьезно? — недоверчиво спросил Лукавый и прищурился, прокручивая под рогами замысел взятия реванша у поэта.

— Не сумеют укокошить. Со страху перед Хванчкарой.

Предводитель столичной нечисти с удовольствием, до дыма и вони, потер лапы. Сатанинскому отродью не было дано знать будущее, а прошлое все они вымазали дерьмом. И только нечистые дела превозносились до небес записными историками. Нечистые, как сказал бы Аэроплан Леонидович, самые заядлые актуальщики в мире, занимают исключительно первые места по злободневности. Грядущее для самого захудалого чертенка было привлекательно, как для кота валерьянка. Оно пьянило и неудержимо влекло к себе, и жажда была настолько велика, что все специалисты по будущему, как правило, от Лукавого — или свет несущие люциферы, или же от них профессора и академики науки, питающие страсть к раскрашиванию грядущего в пастельные тона. Надо ли особо подчеркивать то прискорбное обстоятельство, что твердо обещанные в России перемены к лучшему никогда не сбываются?

Великий Дедка мог решиться посмотреть будущее, но если бы он сделал это, то в будущем и остался бы навсегда. Прямого сообщения настоящего с будущим нет, иначе невозможно было бы естественное развитие. Ему было вполне достаточно того, что будущее существовало, стало быть, человечеству еще немало придется пострадать на своей грешной земле и напрасно оно живет так, словно уже наступил последний день, словно впереди лишь жуткое и пустое Ничто.

Великий Дедка знал, чем закончится нынешняя встреча с Всемосковским Лукавым. И поэтому он прокручивал в памяти события последнего времени, не желая допустить ошибки со своей стороны. Он предчувствовал свою ошибку, но понять, в чем она состоит, не мог — видимо, в их соперничество стал вмешиваться сам Вселенский Сатана. Предводитель московской нечистой силы в последние дни явно комплексовал, и особенно это стало ясно Дедке из его рассуждений после посещения Степкой Лапшиным «Бес-кудниковской коммуны».

— Вот вы, поди, и не задумывались над тем, что я, окаянный, захотел сделать людьми счастливыми? — спросил он тогда с большим раздражением. — Мы, нечистые, эксплуатируем прошлое, поскольку настоящего никакого нет. Настоящее мгновенно превращается в прошлое, и этот миг, как он называется в одной песне, отнюдь не является жизнью. Жизнь — это прошлое, вот почему она озабочена своим будущим. Борьба за лучшее будущее ведется хомо сапиенсом самыми бесчеловечными способами. Двадцатый век в этом смысле самый окаянный. Именно мы, нечистые, отодвинули от человека пределы преступления так далеко, что переплюнуть по жестокости Гитлера, Сталина, Пол Пота и их соратников практически невозможно без применения оружия массового поражения. И что же? Вместо Гитлера появились люди с теорией «золотого миллиарда» — тот же фашизм и тот же расизм, но экономический, отказывающий в счастье большинству человечества. А между тем, человеческая память накопила столько горючего материала, настолько перенасыщена сведениями, фактами, конкретными виновниками конкретных преступлений, национальными обидами, межрелигиозными распрями, политическими противоречиями, недружелюбием, эгоизмом, территориальными претензиями, желаниями отомстить обидчику, что, право же, эта угроза ничуть не меньше термоядерной. То есть, прошлое человечества стало самой большой угрозой его будущему. Жизнь стала угрозой самой Жизни.