СССР. Жизнь после смерти - Страница 51

Каждый кризис государства в России оборачивался и распадом общества. Общество оказывалось неспособным нарастить собственные «мускулы» в периоды ослабления государственного контроля, создать собственные механизмы конституирования и регулирования. Поэтому кризис, распад общества до сих пор преодолевался в российской истории лишь в результате усилий государства и при его решающем участии. Каждый раз государство вновь «собирало» и консолидировало общество сверху.

На предыдущей фазе этого процесса – к концу 1980-х годов – государственно-центричная матрица развития казалась полностью исчерпанной в России. Это выражалось в многократно описанных процессах 1960–1980-х годов, приведших к утрате государством контроля за экономическим развитием (феномен «бюрократического рынка»), к становлению системы частных патрон-клиентских отношений, вовлекавших значительную часть населения в разветвленную систему обмена товарами и услугами на личной основе, помимо формальных каналов государственного распределения, к обветшанию механизмов социального и идеологического контроля государства за обществом. Если в сталинский период государство проявляло достаточно высокую способность проникать в общество, регулировать социальные отношения и перераспределять ресурсы, то в 1960–1970-е годы разросшееся, неповоротливое и перегруженное функциями, оно все меньше было способно достигать поставленных целей и успешно осуществлять намеченные стратегии. Ключевая для данного типа взаимоотношений государства и общества проблема – управляемость общественным развитием – становилась все менее разрешимой. Это и явилось одним из факторов кризиса середины 1980-х – первой половины 1990-х годов.

В этот период государство «отступило» в экономике, в контроле за социальными отношениями, полностью ушло из идеологической и культурной сфер, освободив тем самым пространство для общественной самоорганизации. Такая самоорганизация действительно происходила и достигла пика в 1987–1989 гг. Она развивалась в рамках тогдашнего неформального движения вокруг разнообразных экологических, социальных, культурных, политических и других наболевших проблем. Этот процесс демократической мобилизации снизу оказался, однако, очень кратковременным и, как это ни печально, не смог наложить какого-либо отпечатка на ход и исход политической борьбы 1990-х. Российское общество не смогло реализовать представившийся исторический шанс, не смогло ни заполнить освободившееся от государственного контроля пространство, ни структурировать самое себя в этом пространстве.

Причины этого многообразны[158]. Две из них мне представляются наиболее важными. Во-первых, это организационная слабость, недостаточность перестроечного общественного движения. События развивались стремительно, скорость, с которой все большее число людей вовлекалось в политическую мобилизацию, уже к 1989–1990 гг. превысила возможности неформальных структур по их организации. Сами структуры также оказались подхвачены этой волной и, втягиваясь во вновь образовавшуюся политическую сферу, отдавая ей своих наиболее активных участников, неизбежно ослабляли потенциал низового гражданского действия. Последствия этого и для политической демократизации страны, и для развития гражданского общества оказались отрицательными. Быстрая политическая реформа 1991–1993 гг., осуществлявшаяся в условиях глубокого политического кризиса и распада государства, не оставила времени ни для накопления сил в гражданском обществе, ни для его структурирования. В этих условиях российские неформалы не смогли стать гражданским обществом. Следствием этого стало выхолащивание демократического потенциала как политических институтов, так и неполитической публичной сферы.

Вторым фактором, объясняющим ослабление и спад массовой общественной мобилизации конца 1980-х – начала 1990-х годов, было, на мой взгляд, нарастающее расхождение либеральной и социальной тенденций демократического движения. Отношение либералов (демократов – по тогдашней терминологии) к самоуправленческим и тем более к перераспределительным тенденциям было с самого начала настороженно-презрительным: они рассматривались в лучшем случае как сила массовой поддержки, не обладавшая собственным демократическим потенциалом. Предполагалось, что демократия является естественным продуктом рыночных отношений и возникающих на их основе массовых средних слоев. Поэтому социальные требования низов рассматривались не только как антирыночные, какими часть этих требований действительно являлась, но и как антидемократические, поскольку связанный с ними потенциал самоорганизации и общественной самодеятельности не укладывался в эту вульгарную схему. Российским либералам 1990-х годов демократия виделась в шумпетерианском образе: как свободная политическая игра и смена «элит» у власти; вопрос об изменении отношений господства и устранения их социальных корней не возникал практически ни у кого. При этом для основной массы населения, которая стала главной жертвой экономического кризиса, не сложилось сколько-нибудь эффективных политических каналов и институтов отстаивания своих прав. Именно поэтому большинство населения России с полным безразличием отнеслось к свертыванию демократических институтов в 2000-е годы – они не были для большинства каналами эффективного представительства интересов.

С 1999 г. в России началась контрреформа, суть которой – в попытке восстановления традиционной модели взаимоотношений государства и общества, механизма вертикальной интеграции последнего, расшатавшегося за полтора десятилетия кризисного развития. Резко усиливается экономический контроль государственных, и особенно псевдогосударственных, структур, за которыми реально стоит частный интерес узкой группы правящих и господствующих групп. В политической сфере происходит последовательное выхолащивание представительных институтов, возникших в конце 1980-х – начале 1990-х годов, и установление полного контроля исполнительной власти над законодательной. Механизм передачи высшей исполнительной власти полностью выведен из зоны неопределенности, связанной с демократическими выборами.

С конца 1990-х годов политическая система России вновь возвращается к традиционному, привычному состоянию монополизации власти одной политической силой и исключения компромисса. Баланс различных интересов внутри правящих и господствующих групп достигается путем последовательного подчинения единственному центру, из которого проистекает реальная власть («вертикаль власти»). Реформа регионального управления – отмена прямых выборов губернаторов и мэров городов – фактически ликвидирует те зачатки вертикального разделения властей, которые сложились в первой половине 1990-х, а заодно и сам принцип федеративной организации власти, подразумевающий раздельную легитимность органов власти различного уровня и отсутствие соподчинения между ними.

На протяжении 2000-х годов режим Путина последовательно разрушает сложившуюся в 1990-е партийную систему, возможности неконтролируемого возникновения новых партий из общества полностью блокируются, а те миноритарные партии, которые могли бы реально оппонировать власти, распускаются, маргинализуются или подчиняются контролю власти. Такая же политика осуществляется в отношении независимых общественных организаций. Власть устанавливает жесткий контроль над телевидением и большей частью печатных СМИ, оставляя небольшие отдушины в виде независимых газет и радиостанций. В 2000-е годы резко активизируется деятельность репрессивных структур, как легальная, так и «экстраофициальная», направленная на восстановление социального, экономического и политического контроля над обществом. Фактической частью репрессивных структур становится судебная система, она является как орудием «избирательного правосудия» в отношении непослушных членов правящих и господствующих групп (М. Ходорковский), так и в растущей мере орудием подавления политического и социального протеста.

Несмотря на последовательный и всеобъемлющий характер контрреформы 2000-х годов в России, с самого начала было очевидно, что попытка восстановить традиционную для России модель взаимоотношений государства и общества была обречена[159]. Прежде всего потому, что государство в России больше не обладает административными, политическими и идеологическими ресурсами, достаточными для осуществления подобной стратегии. Оно полностью разложено изнутри доминирующими в нем партикуляристскими интересами. Можно с полным основанием утверждать, что государство как система публичных институтов в России практически отсутствует. На его месте в 1990-2000-е годы сложилась система частной власти, единственным ограничителем в которой выступают «оголенные, неинституционализированные властные отношения»[160]. При этом экономическое и политическое господство, по сути, сливаются, поскольку группа, контролирующая исполнительную власть в России, одновременно контролирует почти все наиболее прибыльные сферы экономической активности. Иначе говоря, экономические интересы наиболее влиятельной части правящих и господствующих групп полностью персонифицированы на политическом уровне.