Срочный фрахт - Страница 57

Внутренность камбуза озарилась мгновенным, как слепящая вспышка молнии, но не бледно-голубым, а желто-зеленым блеском, словно облившим стены яркой глазурью. Дрогнула и шатнулась земля, с грохотом упали трубы дымохода, едва не задев Догаренко по плечу. Короткий и гулкий, страшной силы удар раскатился совсем рядом. Воздушная волна, упругая, как туго набитая подушка, ворвалась в камбуз, выбила орла из пальцев Догаренко, его самого отбросила к стене. Из саркофага вырвался фонтан искр, и сахарная колонна на торте свалилась на бок. Протирая запорошенные глаза, Догаренко бросился к выходу. Выбежав, он увидел плотное облако рыжеватого дыма. Оно расплывалось над пирсом. Сверху еще сыпались мелкие и крупные камни, взметенные взрывом. На пирсе то выскакивали из дыма, то скрывались в его завесе, медленно сносимой к морю, фигуры моряков. С первого взгляда Догаренко понял, что в угол пирса ударила либо тяжелая авиабомба, либо снаряд одной из недавно подвезенных немцами сорокасантиметровых гаубиц. Он напрягал зрение, пытаясь различить в дыму силуэты катеров, но их не было видно. Внезапно дым на пирсе с подветренной стороны оранжево окрасился и оттуда донеслись крики, в которых звучали растерянность и испуг. Сильный рывок ветра вскинул дым кверху, и Догаренко увидел полыхающую палубу катера. Вероятно, осколок бомбы пробил бензобаки, потому что из машинного люка выбрасывался столб бело-розового огня, окутанного плотными светло-серыми клубами.

Догаренко показалось, что горит «107-й». У него на миг замерло и сразу бешено застучало сердце. Забыв обо всем, он вскачь ринулся вниз по выбитым в скале покатым ступеням. Вбежав на пирс, он облегченно перевел дух. «107-й» стоял невредим на своем месте, и обе его пушки, до предела задрав стволы, беспрерывно метали в низко бегущие тучи бледно-соломенные сверкающие снопы огня. По этой, в сущности говоря, бесцельной стрельбе, открытой больше для того, чтобы занять команду привычным боевым делом, Догаренко сообразил, что беду натворил какой-то одиночный бомбардировщик, воспользовавшийся плохой видимостью и наудачу сбросивший удачно легшую бомбу.

Горел стоящий через катер от «107-го» «МО-119». К нему бежали — санитары с носилками, и Догаренко побежал за ними, на блеск бушующего пламени. Подбегая, он увидел, как из люка с новой силой вырвался огненный столб и глухо прогремел взрыв бака. Всю кормовую часть катера сразу охватило вихрем пламени. Его языки лизали лежащие на стеллажах черные бочонки глубинных бомб. У рубки на баке метались матросы. Догаренко услышал хриплый, надорванный волнением голос» Он кричал:

— Все на берег! Покинуть корабль!

И вслед за этим криком люди с катера с топотом кинулись по заплясавшим под их бегом мосткам на пирс, Догаренко остановился.

Мысль его работала обостренно и четко. Огонь у стеллажей разливался все шире. На бомбах уже пузырилась краска. Еще немного, и они рванут. Рядом другие катера. На них тоже бензин, бомбы, боезапас. Взрыв грозит катастрофой, гибелью всему дивизиону. Командир катера, приказавший команде покинуть корабль, явно растерялся перед грозной опасностью.

«Мабуть, якесь недоросле щеня, та ще с торгового флоту, — подумал о командире катера Догаренко. — Що с него визьмешь? А не треба чекаты ни хвылыны… Не можно!».

И прежде чем он подумал, ноги уже несли его по мосткам на пылающую палубу. Сквозь пелену огня он пронесся на корму, и его не первой свежести поварский халат, пропитанный маслом, сразу вспыхнул на левом боку. Одним махом Догаренко сорвал его и швырнул за борт. И, обжигая руки, ухватился за ближайшую бомбу. Крякнув от натуги, он сорвал ее со стеллажа, и она гулко плеснула в воде, подбросив фонтан белых брызг. Догаренко взялся за вторую. Пламя било ему в спину, брюки от низу до колен тлели. Вторая бомба слетела за борт, за ней третья. Догаренко распрямился, глотая всей грудью едкий, полный гари воздух, и в — это мгновение впервые почувствовал нестерпимую жгучесть огня, с яростью въедавшегося в его тело. Он понял, что сгорит раньше, чем успеет сбросить оставшиеся бомбы. Эта мысль испугала его, он провел рукой по лицу, размазывая копоть, и пошатнулся. Нужна была вода, нужно было, чтобы на него дали водяную струю, которая погасила бы горящую одежду. Но команда катера стояла на пирсе в оцепенении, и нельзя было ждать, пока люди опомнятся и сообразят, что делать. Догаренко шагнул к борту и, ухватясь за свисший конец, прыгнул в воду. — Прикосновение холодной соленой влаги к обожженным местам резануло такой болью, что он едва не потерял сознания, но, преодолев наплывшую слабость и тошноту, вскарабкался снова на палубу, мокрый, дымящийся, и дополз до бомб. Но едва он налег на очередную, как рядом в дыму и огне мелькнула чья-то фигура и две руки тоже вцепились в бомбу, помогая сдвинуть ее. Догаренко вскинул голову, чтобы разглядеть неожиданного помощника, и охнул, узнав в нем командира «107-го». Любую помощь любого человека в эти страшные минуты Догаренко принял бы как должную, естественную, правильную. Но рядом с ним был человек, которого он дал слово беречь, и слово не по своей вине он не сдержал. А теперь этот человек подвергается вместе с ним смертельной опасности. Этого Догаренко допустить не мог. Сбросив бомбу, он выпрямился, черный, страшный, со свисшими на лоб мокрыми волосами, сверкая белками глаз, и рванул лейтенанта за руку.

— Геть звидсиля! — крикнул он неистовым голосом. — Якого биса тоби тут треба, трястя твоей матери! Геть у хвылыну, бо убью!

Отлетевший от сильного рывка, ошеломленный лейтенант крикнул ломающимся от злости и обиды тенорком:

— Как вы смеете кричать на командира? С ума сошли?

Но Догаренко был в том самозабвенном состоянии, когда на него не подействовал бы и окрик командующего флотом. Он прыгнул к лейтенанту и своей громадной лапой ухватил его за ворот кителя.

— Нема часу балачкы розводить! Геть!

И взмахом той же руки он бросил лейтенанта в воду, как швырял перед этим бомбы. Даже не взглянув, опять взялся за бомбы. Успел сбросить еще две и со страхом ощутил, что в глазах темнеет и руки отказываются подыматься. Стоя на коленях, он в отчаянии ударился лицом о станину стеллажа, думая этим остановить уходящие силы. Но в глазах темнело все больше, и он с горечью подумал о том, что не сможет докончить начатого и сейчас наступит конец всему. Но в эту минуту какая-то холодная тяжелая плеть с силой хлестнула его по голове и сейчас же еще более сильный удар пришелся по обожженной голой, вздувшейся пузырями спине. От невыносимой боли он закричал, и крик помог пересилить обморок. Догаренко с трудом оглянулся. Две шипящие белые струи прыгали и носились по палубе, по бомбам, по телу Догаренко. Это на соседнем катере пустили наконец в ход пожарные шланги. Пленка воды, пенясь по краю мелкими пузырьками, катилась по палубе, оттесняя огонь к рубке. Он отступал, злясь и фыркая, пытаясь еще, но бесплодно, прорваться отдельными языками через водный барьер. По мосткам на палубу бежали бойцы трюмно-пожарного подразделения в несгораемых асбестовых робах. Увидев их, Догаренко последним усилием поднялся на ноги, сделал шаг им навстречу и, как подорванная фабричная труба, переломившись в поясе, грузно свалился на палубу.

Командир дивизиона и лейтенант Коренков шли, пригибаясь, по низкому проходу штольни, превращенной в санпункт, в сопровождении молодого врача в очках и с рыжеватой бородкой, похожего на молодого Чехова.

— За жизнь опасаться нет оснований, товарищ капитан второго ранга, — говорил врач, поправляя пальцами сползающие очки, — ожоги серьезные, но местно ограниченные. Вот только руки. Возможна резкая контрактура кистей. Но при теперешнем уровне пластики…

Они вошли в палату, большую пещеру, ярко освещенную десятками автомобильных лампочек, висящих поперек потолка. На койках лежали и сидели раненые. Мягко звенела гитара, и приглушенный низкий, грудной голос напевал говорком песню.

— У вас тут не госпиталь, а прямо филармония, — сказал врачу командир дивизиона, — и музыканты и певцы.