Срочно нужен гробовщик (Сборник) - Страница 146

— Он, видно, забыл о национальном характере соотечественников.

— Угу. А ведь ему следовало бы знать, что англичане этого дела так не оставят. Может, он был иностранцем? В общем, все шло нормально — с поправкой на то, что у власти стоял Генрих Тюдор. Его короновали в августе 1485 года, а в январе следующего он женился на Елизавете. Их первенец родился в Винчестере, во время родов с дочерью была мать, она присутствовала также на крестинах принца. Осенью, после крестин, вдовствующая королева возвращается в Лондон. А в феврале, нет, вы только послушайте, в феврале ее заключают в монастырь, где она остается до самой смерти!

— Элизабет Вудвилл?! — изумленно воскликнул Грант. Чего-чего, но уж этого он никак не ожидал.

— Вот именно. Элизабет Вудвилл, мать принцев.

— А может, она сама решила уйти в монастырь, вы об этом не подумали? — спросил Грант через пару минут. — Знатные дамы поступали так довольно часто, когда им приедалась светская жизнь. Там от них самоотречения не требовали. А с деньгами можно было жить вполне прилично.

— Прежде чем отправить Элизабет в монастырь в Бермондси, Генрих обобрал ее до нитки. Заточение вдовствующей королевы стало сенсацией. По мнению современников, это было «чрезвычайное» событие.

— Действительно, событие из ряда вон. Невероятное событие. Генрих как-то объяснил свое поведение?

— Угу.

— За что же он ее так?

— За приверженность Ричарду.

— Шутите?

— Нисколько.

— Это официальная версия?

— Нет. Так объясняет заточение Элизабет Вудвилл придворный историк.

— Верджил?

— Да. В постановлении совета говорилось просто: «вследствие разных причин».

— Вы ничего не путаете? — недоверчиво спросил инспектор.

— Все точно. Именно так: «вследствие разных причин».

Помолчав, Грант сказал:

— Да, он не умел находить оправдания своим поступкам, не было таланта. На его месте я бы придумал с десяток убедительнейших доводов в пользу монастыря.

— Может, ему было все равно, что думают о нем окружающие, вероятно, он считал всех, кроме себя, последними идиотами. На ее приверженность Ричарду он не обращал внимания добрых восемнадцать месяцев — с тех пор, как занял его место. Элизабет Вудвилл как сыр в масле каталась. Генрих ублажал ее изо всех сил, даже дарил имения и ценные подарки — при его-то скупости.

— По-вашему, какова истинная причина ее заключения в монастырь? Есть у вас соображения на этот счет?

— Знаете, я сделал еще открытие, оно может и вас натолкнуть на мысль. Лично мне пришла в голову грандиозная идея.

— Так что вы там раскопали?

— В июне того самого года…

— Какого «того самого»?

— Тысяча четыреста восемьдесят шестого. Когда Елизавета вышла замуж и родила в Винчестере принца Артура, мать тогда была с ней.

— Понял. Давайте дальше.

— В июне того самого года король даровал сэру Джеймсу Тир-релу общее помилование, то есть прощение всех вольных и невольных прегрешений. Это случилось шестнадцатого июня.

— Что ж такого! Получение помилования ровным счетом ничего не значит, в то время это широко практиковалось. Такое помилование получали по окончании той или иной службы. Или когда приступали к новой. Помилование освобождало от ответственности за прошлые грехи, чтобы впоследствии нельзя было вменить человеку в вину его действия при исполнении поручения.

— Да, конечно. Я это знаю. Меня удивило не первое помилование, которое получил Тиррел.

— Первое? Неужели было и второе?

— Да. Вот что удивительно. Джеймс Тиррел получил вскоре второе помилование. 16 июля 1486 года — то есть ровно через месяц.

— Вот как, — задумчиво произнес Грант. — Не может быть.

— Случай невероятный. Я обратился к одному пожилому ученому — в Британском музее мы сидим рядом, он занимается историческими архивами и не раз мне помогал, — так вот он сказал, что ни разу в жизни не встречал ничего подобного. Я показал ему два абзаца в «Воспоминаниях Генриха VII». Он пришел в дикий восторг.

— Шестнадцатого июня Тиррел получает общее помилование. Шестнадцатого июля снова получает помилование. Элизабет Вудвилл, мать принцев, после крестин внука, примерно в ноябре, возвращается в Лондон. А в феврале ее пожизненно заключают в монастырь, — задумчиво произнес Грант.

— Впечатляет, не правда ли?

— Да, поневоле призадумаешься.

— По-вашему, это его работа? Тиррела?

— Очень может быть. Найденный нами сбой в ритме придворной жизни по времени почти совпадает с невероятным событием в жизни Тиррела. Кстати, когда об исчезновении принцев заговорили открыто? Вслух?

— В самом начале царствования Генриха Седьмого.

— Да, все сходится. Тем самым разрешается загадка, от начала следствия не дававшая нам покоя.

— О какой загадке вы говорите?

— Теперь понятно, почему исчезновение принцев не привело к скандалу. Полное молчание ставило в тупик даже тех, кто свято верил, что принцев убил Ричард. Непонятно, как удалось бы Ричарду скрыть все от народа? Ведь при нем существовала активная и могущественная оппозиция, его враги могли беспрепятственно передвигаться по всей стране. Исчезни принцы, и на Ричарда ополчились бы Ланкастеры, Вудвиллы и вся их клика. Зато Генрих мог не опасаться чрезмерного любопытства. Спокойствия ради всех своих противников он рассовал по тюрьмам. Единственной угрозой оставалась теща, она как раз вернулась в Лондон и могла сунуть нос куда не надо; пришлось ее отправить подальше и посадить под замок.

— По-вашему, она была в состоянии ему навредить? Если бы вдруг перестала получать весточки от принцев?

— Вряд ли она вообще узнала бы об их исчезновении. Генрих мог заявить: «Я не хочу, чтобы вы виделись с сыновьями. Ваше влияние тлетворно, вот мое мнение, ведь вы покинули монастырь и позволили дочерям посещать балы у этого человека!»

— Верно. Зачем дожидаться, пока у нее проснутся подозрения? Чтобы избавиться от хлопот в будущем, достаточно сказать: «Вы — плохой человек и плохая мать; я отправляю вас в монастырь, чтобы спасти вашу душу, а заодно и души ваших детей от пагубного общения с вами».

— Об остальной Англии можно было не беспокоиться. С тех пор как Генриха осенила счастливая мысль обвинить в измене верных сподвижников Ричарда, народ сразу же поумнел. Вряд ли кто стал бы рисковать головой, справляясь о здоровье принцев. Это было бы уж очень неблагоразумно. Кто знает, что еще взбредет Генриху в голову, какую еще «измену» найдет он в прошлом, чтобы схоронить любопытного в тюрьме и прибрать к рукам его состояние? Обстановка к расспросам не располагала. Да и не так уж просто было удовлетворить любопытство.

— Поскольку принцы жили в Тауэре?

— Поскольку принцы жили в Тауэре, и охраняли их люди Генриха. Принцип Ричарда «живи и давай жить другим» при Генрихе был забыт. Немыслим был при нем и союз Йорков и Ланкастеров. Следовательно, люди в Тауэре были людьми Генриха.

— Вы правы. А вам известно, что Генрих первым из английских королей ввел личную охрану? Интересно, как он объяснил жене отсутствие принцев?

— Очень интересно. А ведь он мог сказать ей правду.

— Он? Генрих? Да ни за что! Признать, что дважды два четыре, и то стоило бы ему жестокой внутренней борьбы. Он же был как угорь, правда ему что нож острый.

— Если он был садистом, то мог совершенно безнаказанно признаться в убийстве. Что она могла сделать? Даже если бы очень хотела. А может, у нее и не было большого желания мстить за смерть братьев. Только что родила Генриху сына и наследника. И снова ждала ребенка. Возможно, крестовый поход был бы ей не по нутру.

— Генрих не был садистом, — огорченно сказал юноша: Бренту хотелось бы видеть в Генрихе скопище всех пороков. — Уж скорее полной его противоположностью. Убийства вовсе не доставляли ему удовольствия. Прежде чем приступить к делу, он всячески его приукрашивал. Подводил под убийство законную основу. Вы ошибаетесь, если думаете, что он наслаждался, рассказывая в постели жене, как обошелся с ее братцами.