Сребропряхи - Страница 33

— Еще и врача привезли, форменная казнь, — бормочет Хелле, и на ее белых щеках альбиноски появляются ярко-красные пятна. Этот старичок с мордочкой шаловливого мальчишки производит жутковатое впечатление.

Словно по молчаливому уговору, люди собираются вокруг медвежьей клетки, смотрят на топтыгина, облизывающего кусок хлеба с медом, кто-то, растрогавшись, бросает печенье.

Когда Мати протаскивает концы проводов в клетку, Реэт бормочет сквозь зубы:

— Иуда!

Остальные тоже поглядывают на Мати с неприязнью. Он чувствует их молчаливое осуждение, их неодобрение: смотрите, вон он, этот заикающийся палач, у которого старый Мадис невесту отбил, ну ясно, теперь он хочет всему свету отомстить. Да. Мати всем сейчас несимпатичен, никто и не вспоминает, что именно он — он один стоял за медведя.

А с Иудой здесь вроде бы имеются некоторые параллели: Мати недавно в последний раз отнес медведю еду — своего рода тайная вечеря… Тем более что у медведя с Мати по-прежнему теплые отношения. Когда они втроем — с ветеринаром и прибывшим из зоопарка служителем — заходят в клетку, медведь показывает незнакомцам зубы, а об локоть Мати, тихонько поскуливая, трется мордой. Мати при мрачном молчании наблюдателей укрепляет в медвежьей шерсти три смертоносные металлические трубочки. Медведь не препятствует этой операции, наверное, у него чешется спина, и Мати обеими руками скребет осужденного на смерть. Иудин поцелуй…

Мужчины выходят из клетки. Остались считанные минуты, вот-вот наступит благоприятное для комбинированных съемок время. Помощник оператора смотрит на экспонометр: да, скоро можно начинать…

Мати идет сквозь строй взглядов (фу, до чего же мерзко этот Мати ухмыляется — палач, да еще довольный собой!). Он садится на ступеньке лесенки, ведущей в вагончик, за спиной Мати рубильник. Стоя на лесенке, он должен включить его, когда Мадис взмахнет красным флажком.

Между тем небо стало еще живописнее: иссиня-черно-сливовый цвет спорит с кричащим оранжевым сверканием. Прямо-таки апокалиптическое освещение.

И очень скоро произойдет этот взрыв — только не с той стороны…

Боже мой, что это? Несчастный случай, подумают он» тогда и бросятся к нему, поверженному, распростертому в луже собственной крови возле лесенки… Нет, это не несчастный случай, тут же поймут они. Что за странные раны?! Зачем он это сделал?.. Что это значит?.. И все погрузится в молчание, и великий очистительный огнь выжжет бельма на их глазах. И губы их беззвучно зашевелятся.

— Так ведь кино — это же идол! Мы, слепцы, поклонялись ему, сотворили себе кумира. И вот теперь на его алтарь принесена кровавая жертва. Человек жертвует собой ради ничего не значащей жизни медведя, но разве это не величественно?.. — И они обратят взоры свои внутрь себя и узрят с ужасом и сокрушением, что они суть тлен, — Содом и Гоморра… — Мы рабы своих страстей и ненужных вещей, а ближнего своего мы не видим. — Quo vadis mundus? И в их сердцах зазвучит животворящий голос добра и гармонии. — Может быть, для нас все же есть еще правильный путь?..

— Очистить площадку! — раздается окрик Мадиса Картуля.

Красный сигнальный флажок поднят. Все отходят на безопасное расстояние.

Мати встает. Ноги подгибаются, как резиновые, он поднимается к рубильнику. Осторожно дотрагивается до него пальцами — рубильник черный, скользкий, бесстрастно холодный. Мати на миг закрывает глаза.

Когда он их вновь открывает, надеясь увидеть опускающийся флажок, что означало бы включение рубильника, флажок по-прежнему поднят. Мадис Картуль яростно машет им из стороны в сторону, значит, что-то не так.

На лбу Мати горошины пота. Что случилось?

Мешает петух. Кто его знает, откуда забрел сюда этот петух, видно, делать ему нечего. Важно разгуливает он вокруг клетки, сердито покрикивает свое «ко-ко-ко», постоит немножко на одной ноге, просунет клюв сквозь решетку и что-то клюнет.

Мадис отгоняет петуха, которому и впрямь делать нечего. Тот пускается наутек, но почему-то вокруг клетки. Мадис гонится за ним, но большой задира не поспевает за маленьким — петух время от времени умудряется остановиться и оскорбленно прокукарекать.

Зрители смеются.

Наконец петуха вынуждают отступить.

Снова вздымается кроваво-красный квадратик — последняя нить, связывающая Мати с жизнью.

Ну, сейчас?

Нет! Опять что-то стряслось, опять Мадис машет флажком из стороны в сторону.

Пот на лбу Мати холодный как ртуть. Дергается левый висок. Теперь загвоздка в медведе — он приступил к выполнению некоего естественного действия…

Мати слышит собственный голос:

— Зачем ты издеваешься надо мной?.. — Он ждет, стоя на лесенке, рука готова нажать на черный рычаг смерти, на небосводе борение сил добра и зла, сверкающий меч негэнтропии занесен для последнего удара, а медведь… — Я больше не могу! — хрипит Мати, но медведю-то спешить некуда.

Однако любое дело когда-нибудь да кончается — флажок опять поднимается, уже в третий раз…

Мати мутит, перед глазами у него оранжевые круги, но он не сдается, у него еще есть силы. Он же должен спасти этих людей, показать им, что…

— Вот нечистая сила! Чтоб ты пропала! Стоп!

Теперь размахивают что есть мочи, потому что к клетке несется какая-то тщедушная фигурка в джинсах. Словно кузнечик, передвигается она диковинными прыжками, добежав до клетки, поворачивается к ней спиной и демонстративно раскидывает руки в стороны, словно пытаясь защитить медведя.

— Что ты выдумала? Прочь отсюда! — орет Мадис Картуль.

— А вот не уйду!

Это пронзительный голос Реэт. В руках у нее потрепанная сумочка, из которой она выхватывает скомканные деньги.

— Берите, черт бы вас подрал, все деньги, купите чучело. Тот же результат будет! — И со слезами в голосе добавляет: — Нельзя же ни за что ни про что убивать бедное животное! Люди вы или нет?

Но сколько у этой пигалицы денег-то — она, наверное, и сама понимает, что мало, и требовательно зовет:

— Антс, иди сюда сейчас же!

Помощник оператора подходит нехотя, склонив голову набок, словно пес, которому хозяйка приказывает отойти от заманчиво пахнущего дерева.

— Давай-ка раскошеливайся!

Антс вытаскивает из нагрудного кармана мятую рублевку. Лишь на мгновение Реэт теряется, потом срывает с парня шапочку с гербом, бросает туда деньги и кидается с яростной мольбой к стоящим вокруг людям.

— Давайте выкупим зверя у этого гада Картуля!

Раздумывают недолго. Одновременно, как по команде, все лезут в карманы. Хелле одна из первых кладет в шапку красненькую бумажку.

— Реэт, иди сюда! — слышится повелительный голос Мадиса Картуля.

Реэт с виноватым видом направляется к Мадису. И вдруг, словно ее что-то колыхнуло, упершись рукой в бок, она сует другую, с шапкой, прямо под нос Мадису.

Мадис смотрит в глаза Реэт и кричит, едва удерживаясь от смеха:

— Что это за фарс ты тут разыгрываешь? — Неожиданно для себя Мадис поддается общему настроению. Вот они стоят — его сотрудники, его съемочная группа. Изрядные лодыри, изрядные шалопаи. Но души у них, оказывается, добрые. Пожалели топтыгина. А мне разве его не жаль? И в этот момент глаза Мадиса встречают бессмысленный незлобивый взгляд медведя: он с наслаждением чешет спину о прутья клетки. И тихонько поскуливает. Если мы сейчас разорвем его на куски, он уже никогда не почешется… Черт возьми! Конечно, можно сделать эту сцену с чучелом, как предлагает Реэт. Снимем сейчас эпизоды, где медведь живой, а остальное смонтируем. Ведь этого сладкого сиропа, из которого в кино делается кровь, у нас сколько угодно. А мой авторитет? Слушать какую-то взбалмошную девчонку, размышляет Мадис. Но теперь ему и впрямь жалко медведя. Да и то сказать, ведь и Наполеон иногда уступал желаниям своих солдат. Когда нужно было. Может, в этом проявляется мудрость настоящего руководителя? Мадис понимает, что все эти рассуждения — не что иное, как попытка самооправдания, но теперь совершенно ясно: раз устраивается складчина (бессмысленная, кстати, затея), фарш из медведя он сделать не позволит. — Да что это за комедию ты тут разыгрываешь? — спрашивает он. — Ты что же, слепая курица, не видишь, что ли, пока ты тут митингуешь, медведя и след простыл.