Спуск к океану (ЛП) - Страница 1

Уильям Р. Форстчен

Спуск к океану —

Затерянный полк –

 Когда я смотрю на вас сегодня, я вижу не только обещание будущего, но также души всех тех, кто отдал всю свою преданность без остатка, чтобы мы смогли находиться здесь и праздновать этот день.

Президент Республики, Эндрю Лоуренс Кин, взял на минуту паузу. Его пристальный взгляд окинул публику, ряды новых курсантов, выпускающихся из академии, членов их семей, и тысячи людей, которые собрались, чтобы отпраздновать с ними.

В толпе, он видел немногих выживших, старых товарищей столь многих ожесточенных битв. Некоторые кивнули, заметив его взгляд, другие застыли по стойке смирно, несколько из них отдали честь, когда их бывший командир посмотрел в их сторону.

«Боже, мы действительно постарели?» задумался он. «Разве это было не только вчера, когда мы пришли в этот мир? Разве это было не только вчера, когда на этих равнинах позади Суздаля мы муштровали нашу новую армию, готовясь к нашей первой битве?»

Товарищи его молодости ушли, и было трудно смириться, что его также несло по течению к ним. Уже и они были историей былого, воспоминания увядали, бледнели, подергивались дымкой, становясь бесцветными.

Он уловил мимолетный взгляд старины Пэта О’Дональда, кобура которого уже давным-давно покинула ремень; он ушел в отставку и теперь стал популярным сенатором. Он сидел с другими высокопоставленными лицами: Уильям Вебстер — в который раз секретарь казначейства; председатель Верховного суда Касмир; Гейтс — издатель сети газет; Варинна Фергюсон — президент технического колледжа — все они постарели. Другие ушли навсегда, пересекая реку, чтобы присоединиться к товарищам, совершившим свое последнее путешествие много лет назад. Калин умер, так же как и Эмил, который, казалось, будет жить вечно, но и он отправился в заключительный сон всего лишь перед этой зимой.

Все же, в эту секунду, он видел их такими, какими они были много лет назад, солдат из его армии, Майна, Фергюсон, Мэлади, Шовалтер, Уотли и Киндред. И позади них сотни тысяч погибших за то, чтобы создать Республику, дать им благословенные дни мира, который длился в течение двадцати лет.

Внезапно он осознал, что не продолжил свою речь, но публика была вежливой. Они знали, что он ощущает в этот момент, и он видел немало тех, кто опустил голову и вытирал слезы с глаз.

Мальчики, заканчивающие морскую и армейскую академии — а они по-прежнему выглядели как мальчики — терпеливо ожидали, смотря на него, и он улыбнулся.

— У меня есть всего две вещи, которые я скажу вам сегодня.

Он взял паузу, на этот раз он с эффектной демонстрацией вышел из-за трибуны и указал на флаг Республики своей единственной рукой.

— Любите свободу. Любите ее больше чем все остальное в этом мире. Существует только одно из двух состояний в этой жизни: либо ты свободен, либо ты раб. Мы, ваши родители, сражались в войне несравнимой ни с какой-либо другой. Она велась не на завоевание. Она шла не за власть. У нее была одна единственная цель — сделать нас свободными, сделать свободными вас, наших детей, которые еще не были рождены.

— Так любите эту свободу, как вы любите ваших матерей, ваших отцов, и семьи, которые будут у вас однажды. Делайте так, и эта Республика выдержит испытание временем.

— Вторая вещь, о концепции Республики и отношения между правительством и свободными гражданами, которые вечно должны быть начеку, и разъяснение этого займет по меньшей мере час.

Он увидел немало курсантов, неловко помявшихся, пытающихся остаться вежливыми, поскольку день был жаркий, и их форменная одежда делала его еще хуже. Он улыбнулся.

— Но ваши семьи ждут вас на проводы, перед тем как вы отправитесь в расположение частей, и, откровенно говоря, за все мои годы я слышал слишком много тягучих речей, да и сам выдал не одну. Так что, я разрешаю вам уйти. Давайте закончим эту церемонию и немного повеселимся.

Раздались вежливые смешки, а несколько стариков-ветеранов прокричали, чтобы он шел на трибуну и говорил столько, сколько захочет. Он поднял руку и махнул им прекратить, а затем сошел с трибуны. Восторженный рев и аплодисменты вырвались со стороны кадетов-выпускников, и громовые овации поднялись со всего зала. Оркестр, сидящий на приподнятом подиуме позади него, встал и начал играть национальный гимн, «Боевой Гимн Республики». Через несколько секунд тысячи собравшихся подхватили его.

Эндрю посмотрел на Кэтлин, взял ее руку в свою ладонь и стиснул. Эти слова, неважно сколько раз они были спеты, всегда врезались в его душу…

— Я видел Его в сигнальных кострах сотни окружающих лагерей…

«Сигнальные костры… тугарские бивачные костры; разбившие лагерь на этом самом месте за пределами города», думал он, вспоминая жестокий холод той зимы и осаду.

— В рядах полированной стали…

Атака у Испании, хлынувшая с высот, с примкнутыми штыками — последний, отчаянный выпад, который принес нас к победе.

Он склонил голову. Последний куплет всегда заставлял его заплакать.

— Как Он умер, чтобы сделать людей святыми, позвольте нам умереть, чтобы сделать людей свободными…

Эхо последнего рефрена угасло, и хотя официальным языком Республики теперь был английский, многие пели на своих родных языках: русском, латыни, китайском, японском, греческом, валлийском, гэльском, старонорвежском и дюжине других языков, используемых в пятнадцати штатах Республики.

Когда обычай был соблюден, когда последние слова унесло прочь, курсанты разразились весельем, шляпы полетели в воздух; черные полевые шляпы пехоты, белые фуражки моряков и небесно-голубые воздушного корпуса.

Он посмотрел на Кэтлин. Не утаиваемые слезы текли у обоих, для них это была не просто еще одна государственная церемония. Она прижалась к его плечу.

— Дом будет пустым сегодня ночью, — прошептала она.

— Это произошло с тех пор, как он ушел в академию.

— Не по настоящему, Эндрю. Он был дома на каникулах, проводил выходные. Мы знали где он находился… — Ее голос сошел на нет.

— Когда-нибудь мы должны отпустить.

Она ничего сказала, и он прижал ее сильнее.

Мэдисон, их старшая дочь, была замужем и жила в Риме, где расположился железнодорожный инженерный корпус ее мужа. Другие — он старался не думать о них слишком долго. Близнецы умерли семь лет назад в эпидемии брюшного тифа, а следующей весной юного Ганса забрала чахотка.

Абрахам был последним из их детей, родился осенью после окончания войны, и он вырос слишком быстро. Эндрю видел как он пробирается через толпу, которая столпилась вокруг трибуны для выступлений. Он обнимал рукой своего ближайшего друга, Шона О’Дональда, одетый в небесно-голубую униформу только что облеченного полномочиями пилота.

Эндрю быстро утер слезы, и Кэтлин, заставив себя улыбнуться, подошла, чтобы обнять его. Мальчики остановились, усмехнулись, и оба взяли под козырьки, отдавая честь президенту. Эндрю надел цилиндр, и ответил на салют. Шляпа, на самом деле целый церемониальный аксессуар президентства в этом мире, заставляла его чувствовать себя весьма смущенным. Старина Калин был первым, кто внедрил цилиндр, черный пиджак, бакенбарды до подбородка как у легендарного Линкольна, и навечно впечатал в разум населения, что президенту полагается это носить. В первый срок в качестве президента, Эндрю скрепя сердце принял это.

Согласно положению Конституции — президент мог служить только один шестилетний срок, и в течение двенадцати лет он был вне политики, хотя и согласился занять должность в Верховном суде и, в то же самое время, он вернулся к своей первой профессии — университетский профессор.

Однако, Чинский кризис, заставил его вернуться на политическую арену. Чины создали нечто, чего он всегда надеялся избежать, политическую партию, основанную на мощи одной этнической группы, катастрофическое развитие для нации, он мечтал каким-то образом объединить их вместе в единое целое, которое игнорировало национальное происхождение и расу.