Спор на жизнь (СИ) - Страница 1

========== Пролог ==========

Комментарий к Пролог

Главы, посвященные «божественному» спору буду переложены на стихи. Остальные части, посвященные непосредственно героям, будут написаны в прозе.

Под сводами великого небесного чертога царила непривычная досель тревога. Хвалебной песнью заливались ангелы господни, как в первый день, так и сегодня, Творца превознося деяния в порыве радости и ликования. И наполняли небеса их трепетные голоса.

Создатель небожителей собрал, пригласив их в общий зал, чтоб сыну почести воздать — дань уваженья оказать. Ведь сын его без сожаления принял жестокие мученья, чтоб род людской мог продолжать свой путь мирской. Однако грозный громовой раскат, раздавшись у небесных врат, святое пение прервал, ворвался в оживленный зал. У самого подножия небесных сфер возник исчадье ада — Люцифер.

— Давно я не ступал в эти запретные владения… — сказал вошедший с долей наслаждения.

— Тебя изгнали, убирайся прочь, коль не исчезнешь сам — могу помочь, — раздался Гавриила глас, схватившего обрывки льстивых фраз.

— Я вижу в этих залах не осталось и следа минувшей битвы. Ужель забыли всё, склонив покорно голову в молитве? Неужто память тех событий вам не дорога?*

— Расплата ваша справедлива и строга. О судьбах всех низвергнутых годами мы молитвы возносили, но мнения свое отнюдь не изменили. Предателям дорога в ад, где жалкое существование они влачат.

— Михаил, умерь свой пыл, вражду былую я забыл. Сегодня я сюда явился, надеясь с Господом спокойно объясниться.

— Не оскверняй сей зал ты льстивыми речами, готовы путь тебе мы преградить мечами…

— Ах, Рафаил, поверь, еще не время, не хватит сил твоих нести такое бремя.

Все пререканья прекратил всевышний глас, который ждал, когда придет заветный час. Господь вмешался в разговор и огласил свой приговор. Все ангелы послушно замолчали, смиренно головы пред ним склоняли.

— Так что же привело тебя в мои небесные чертоги? Но раз явился, то не стой уж на пороге… Для падшего закрыты двери райских врат, но в этом ты лишь виноват.

— Твои владения мне, Отче, те́сны и замечания твои здесь неуме́стны. Признаюсь, не томит меня с тобой разлука… Но все же я пришел сюда, чтобы развеять скуку. Не буду я произносить тирад красивых иль слух твой услаждать молитвой лживой, не занимают разум мой дела Вселенной, но не могу избавиться я от привычки бренной. Давно ли ты спускался в мир людей? Скажу тебе, их клан погряз в потоке пагубных идей. Насилие, война, разврат, невинных муки. Скажу я откровенно, тут уж не до скуки. Они теряют облик человечий, желая пребывать в блаженстве вечном. Им не важны Всевышнего законы, у них на все свои резоны. А потому пришел к тебе я при параде, чтоб мысли изложить свои в докладе. Согласно нашему давнишнему суждению, их души я могу забрать на веки во служение. Грехам их счет уже потерян, а разум их тщеславию лишь верен.

— Из века в век, а ты все об одном, пора уже забыть тебе о том. Вершить их судьбы буду я в суде священном, получит каждый по заслугам, несомненно.

— Они твой жизненный огонь не ценят, теряют милосердие, лишь в силу верят. Попрали все великие заветы, поддались похоти, нарушили обеты.

— А ты тому способствовать был рад, бьюсь об заклад — не жаждешь для себя иных наград?

— Помилуй, Отче, в том моя природа, но ты не сравнивай меня с простым народом. Ведь вахту я свою несу исправно, людские души подвергаю искушениям коварным. На свет безгрешных я не претендую, но требую награду для себя иную.

— Постой, постой, ты ангел мой мятежный, для человечества ведь есть еще надежда. И повторю я тебе вновь, известна им и верность, и любовь. Есть те, кто почитают преданную дружбу, и те, кто мне несёт пожизненную службу. Сердца их преисполнены отваги, а души навсегда верны присяге. За верность их готов я поручиться, ты лично можешь в этом убедиться.

— Готов я биться об заклад, что в души их внесу разлад. Забудут навсегда они про верность клятве, убийствам предадутся и кровавой жатве. Навеки дружбе их придет конец, и не спасет их твой божественный венец; пойдут они различными путями, гонимые народом и властями. Лишу друзей всего: семьи, земель и славы, но будет это всё отнюдь не для забавы. Когда сердца навечно завоюет горе, приближусь я к победе в этом споре, сломлю людей я — в этом нет сомненья, их души заберу к себе на вечное служение. И будет всем присутствующим дан урок, на исполнение какой дашь срок?

— Жизнь человека коротка, и вечности порою мало…

— Я вижу, что Творца сомненье обуяло. Ну что ж, тебя я в этом не виню, но в этот раз поверь, не отступлю. Коль сам не веришь в сказанное выше, желаю я о поражении твоем услышать. Не каждому дано читать людские души, но я привык не созидать, а рушить.

— Сомнений нет, но есть другие опасения.

— Забудь их, эти смертные достойны восхищения.

— За души эти будем мы с тобой в ответе, уже имеешь ты кого-то на примете?

— Есть двое – давние друзья, различны меж собой, как небо и земля. За жизнью их давно я наблюдаю, занятные создания – это точно знаю.

— Ну что ж, сыграем надвое с тобой, один из них мне станет левою рукой.

— Тогда второй пусть будет под моей опекой, клянусь пред всеми, что низвергну человека. Я затащу его в глубины ада, победа в этом споре станет мне наградой. Я доведу его до той границы, откуда он не сможет возвратиться. Его душе закрою в рай навечно дверцу и сделаю я так, что зачерствеет его сердце. Познает он предательство, разлуку, страх неизбежности и смерти муку. Забудет он про нежность, состраданье, лилея в сердце лишь одно желанье. Заменит навсегда ему любовь необходимость пить чужую кровь. Его семья отвергнет, как изгоя, а я навек лишу его покоя. И будет обречен беглец бродить по миру, как живой мертвец, навек заполучу его я душу, и мир вокруг него разрушу.

— Да будет так, но знай одно – еще ничто не решено. Заблудший человек, порой, вести себя способен как герой. Возможно, вступит он в неравный бой и сможет одержать победу над судьбой. Ведь иногда один поступок верный способен противостоять деяниям скверным.

— Я б не рассчитывал на это, в его душе не будет света, но, впрочем, мысль твою учту – испепелю его мечту. И будет против всех один стоять наш темный господин.

— Ну что ж, ударим по рукам. Поднимем занавес, и пусть начнется бал.

* Имеется в виду изгнание Люцефира и его сторонников с небес.

========== Узница ==========

Будапешт. 29 октября 1888г.

Когда Анна пришла в себя, в комнате царил приятный полумрак. Лишь маленькая свечка, стоявшая в самом углу, беспомощно силилась справиться с надвигающейся темнотой, грозившей вернуть к жизни самые потаенные страхи, затаившиеся в каждом уголке ее души. Багровые всполохи танцующего пламени озаряли тусклым светом небольшую опочивальню, видимо предназначенную для приема важных гостей. Из-за плотно задернутых тяжелых портьер было непонятно, какое сейчас время суток, но судя по тупой боли, разливающейся по всему телу, девушка пришла к выводу, что пролежала на полу несколько часов. Онемевшие от долгого пребывания в неестественном положении ноги отказывались слушаться хозяйку, и после нескольких тщетных попыток подняться, Анна беспомощно перевернулась на спину, растирая затекшие конечности.

Решив не тратить попусту отпущенное ей время, принцесса начала осматриваться, пытаясь составить возможный план побега. Даже в тусклом свете взгляд невольно останавливался на искусной росписи, застывшей под сводами ее покоев. Дивные фрески с изображением сцен Вознесения, запечатленные на потолке еще в эпоху Возрождения, успокаивали ожившие в ней страхи. Свод поддерживали несколько греческих колонн, покрытых сусальным золотом и необработанными драгоценными камнями. В центре зала стоял огромный мраморный камин, украшенный необыкновенной резьбой. Подле него располагались два кресла начала Викторианской эпохи с шахматной доской между ними. У огромного сводчатого окна стоял резной стол из красного дерева с разбросанными на нем книгами. Кровать с огромным балдахином находилась в самом углу и казалась настоящим произведением искусства: редкие породы дерева, инкрустированные слоновой костью, золотом и драгоценными камнями, составляли единый гармоничный образ, а тяжелое покрывало из восточного шелка с изысканной вышивкой дополняло картину. Было трудно в этом признаться, но комната была настоящим образчиком роскоши и утонченности, которые Анна никак не ожидала встретить в доме своего врага.