Сполохи (Часть 3) - Страница 4

Илья Данилович схватил было зятя за рукав, чтобы остановить, но царь вырвался и не спеша стал спускаться с крыльца.

Остановившись на нижней паперти, царь глянул вокруг себя, и сердце у него задрожало, ноги стали ватными. Всюду, куда ни падал его взор, видел он свирепые разгоряченные лица и тысячи глаз, горящих страшным огнем. Он отшатнулся, но остался на месте, понял, что стоит ему сейчас повернуться спиной, как его убьют. Для этих людей нет сейчас ничего святого, и царь им не царь - одна видимость. Он снова выдавил слабую улыбку, всем своим видом постарался выразить добросердечие и кротость. Чему-чему, а этому он выучился за семнадцать лет царствования.

Видя, что Жедринский медлит, Лучка Жидкий выдернул у него из-за пазухи подметное письмо, положил в шапку и с поклоном подал государю. Безотчетным движением царь принял бумагу, а Жедринский сказал:

- Государь, весь мир требует, чтоб ты это письмо вслух прочитал и велел тотчас изменников, виновных в чеканке медных денег, пред собой поставить.

Стоявший рядом Егорка заметил, как мелко дрожали пухлые, с веснушками царские пальцы, и вдруг до него дошло: "А ведь он нас боится, государь-то!.. То-то! С народом не шути!" И он смело глянул в глаза Алексея Михайловича.

Мысли у царя путались. Он продолжал улыбаться и к ужасу своему понимал, что выглядит дурак дураком. Шум в толпе усиливался.

- Выдай нам Ртищева!

- Милославских подай, кровопивцев, мы им суд учиним!

- Эй, государь, решай поскорее, некогда нам!

- Изменникам - смерть!

Царь словно очнулся от тяжелого сна, стал тихо говорить:

- Идите с миром домой, люди московские. Верьте моему слову: разберусь. Ступайте по домам. Просьбишки ваши сполню. Возвернусь в Москву - суд учиню...

- Не желаем в Москву!

- Деньги медные отмени, через них с голоду пухнем!

- Отмени, государь, помилуй!

- Пятинную деньгу не вели брать!

- Житья от купцов не стало, разорили, окаянные!

Толпа напирала. Передние ряды едва сдерживали хлынувшую к паперти массу народа.

- Разберусь, во всем разберусь, - бормотал царь, прижимая к жирной груди короткопалую ладонь, - слово даю государево.

Егорка ухватил царя за дутую золотую пуговицу:

- Эх, государь, чему верить-то? Нам, солдатам, и вовсе невмоготу стало, ни тебе пожрать, ни попить. Купчишки, целовальники медных денег против твоего указу не берут. Чему верить?

Вперед вытолкнули купца с разбитым лицом.

- Покайся перед государем в воровстве, гнида! - Лунка пригнул купца к царским ногам. - Кайся, вор!

- Не виновен я, невиноватый! - визжал купец. Его оттащили в сторону, замелькали кулаки. Царя оттолкнули, и золотая пуговица осталась в кулаке у Егорки. "Счастье принесет", - подумал про нее солдат и опустил пуговицу за голенище.

- Берегись! - раздались зычные оклики.

Рассекая толпу, отряд стрельцов подводил к царю оседланного, под дорогим арчаком4 коня. Алексей Михайлович, увидев его, взбодрился.

- Верьте мне, миряне, слово сдержу! - выкрикнул он.

- А чтоб слово было крепко, давай ударим, - предложил Лунка и протянул ладонь. Ударили по рукам царь и архангельский мужик, сжали друг другу ладони, поглядели в глаза.

"Попадись ты мне, шпынь, - думал царь, глядя в веселое Лункино лицо, не до смеху станет".

"Ох, государь, - думал Лунка, - чую, нет тебе веры ни сегодня, ни завтра. Рука потная, скользкая, точно гадюку держишь".

Толпа одобрительно загудела: всем было видно, как на крыльце мужик с царем об руку бился. Царя подсадили в седло, и он, сопровождаемый стрельцами, шагом двинулся на свой, государев двор. Народ бросился следом.

- Государь, милости просим, не дай загинуть!

- Детишек спаси от смерти голодной!..

Захлопнулись ворота, тяжелые, железные, с облупившейся краской. Мрачные грозовые тучи надвигались со стороны Москвы. С высоты Коломенского холма многие увидели, как вспыхнула синим огнем шапка Ивана Великого и погасла. Пророкотал далекий гром...

С уходом царя в толпе начался разлад.

Вездесущий Егорка торопливо выкладывал приятелям новости:

- Ногаев, Жедринский и Жидкий, а с ними еще многие люди порешили уходить на Москву. Прошел слух, будто кто-то видел, как ускакал из усадьбы стольник Собакин. Не иначе как за подмогой.

Лунка, выслушав, сплюнул:

- Нам уходить рано. Дождемся, как царь поедет. Следом пойдем.

Провка Силантьев снял железную шапку, почесал в затылке:

- Не мешало бы от греха...

- Вечно ты сумлеваешься, - накинулся на него Фомка, - царь с Лункой об руку бился. Это знаешь... Царево слово.

Лунка угрюмо глядел на запертые ворота, думал о своем.

Поигрывая чеканом5, к ним подошел знакомый рейтар из полка Тарбеева галичанин Федор Поливкин, красивый чернявый парень с белозубой улыбкой.

- Что носы повесили, датошные?

- А ты чему радуешься?

- Чую, быть потехе. - Поливкин взмахнул чеканом.

- Никак драться собрался... Вечно они так, рейтары-то, им бы лишь рожу бить, неважно за что, за царя, за бабу ли...

- А вам только водку жрать, кисла шерсть.

Взвизгнули ворота, отворились. Показались несколько всадников. Впереди опять боярин Стрешнев, но уже в кольчуге, при сабле. Сзади тряслись в седлал урядники полка Аггея Шепелева.

- Глянь, братцы, снова Стрешнев пожаловал!

- И Песковский Кондратий... У-у, рожа поганая!

- Их-то нам и надобно!

Чалый конь с золотистым хвостом и гривой приседал под боярином, косил на людей глазом, испуганно всхрапывал. Стрешнев приподнялся в стременах, надсаживаясь, заорал:

- Эй, гилевщики, государь велел вам разойтись! Ступайте по домам!

- Во-она, государь велел...

- Хватай его, гадину!

- Он тоже в письме помянут, смерть ему!

- Это не тот, другой...6

- А нам все одно, коли боярин. Берите Стрешнева!

Конь Стрешнева взвился на дыбы, сверкнули подковы. Толпа отхлынула. Стрешнев, бледнея, припал к лошадиной шее, с силой вытянул по крупу нагайкой. Выдирая комья земли с травой, конь круто развернулся и исчез в воротах. Урядники тоже пытались скрыться за спасительным железом ворот, но лошади слушались худо. Люди окружили их, стали теснить к реке.

- В воду их, аспидов!

- Топи-и-и!

Брызги, ржание, дикие вопли, матерщина... Песковский, захлебываясь, выпутал ногу из стремени, вскочил. Вода ему была по пояс. Не успел разглядеть налетевшего на него человека, как получил сокрушительный удар по лбу... Повезло Кондратию с черепом - хоть и маленький лоб, да кость бычья. Упал, снова поднялся и, превозмогая тяжесть намокшей одежды, часто окуная рассеченное лицо в воду, поплыл на другую сторону реки.

3

- Ушел гад, - произнес Егорка, глядя, как рыжая голова Песковского красным поплавком уплывает все дальше к другому берегу.

- Ништо, попадется еще. Жалко, мало я ему треснул. - Лунка уселся на траву, стащил сапоги и вылил из них воду. - Что же теперь делать будем? Царь-государь в тереме заперся, бояре-изменники бог весть где обретаются...

Приятели молчали. Провка Силантьев хмурил брови, грыз былиночку. Запал у него пропал, и больше всего хотелось ему сейчас пожрать. Фомка задумчиво плевал в воду, а Егорка мучился в мокрых сапогах - снимать боялся: увидят царскую пуговицу, привяжутся, откуда да зачем.

Народ на берегу волновался, но уже по одному и группками люди стали уходить от дворца.

Фомка кончил плевать, потянулся и, словно собираясь улететь, взмахнул длинными руками.

- Эх, товарыщи, докричались мы дальше некуда. Смекаю, и в самом деле по домам надо. Ничего путного не добились, поозоровали только...

- Как же так, - встрепенулся Егорка, - почто уходить? Нет, братцы, не тоже этак-то. Пущай хотя бы жалованье серебром дадут.

Лунка насмешливо глянул на него.

- Это кто же такой жалованье тебе даст, уж не царь ли?

Рябоватое Егоркино лицо порозовело.