Сполохи (Часть 2) - Страница 8

Чтобы сократить путь и незаметно подойти к караулам, он пошел огородами, подлезая под изгороди и вызывая лютый брех цепных собак. Так, сопровождаемый собачьим лаем, и добрался до околицы. Вот тебе и незаметно! Однако, перевалив через последнюю изгородь, он чуть не наступил на спящего в лопухах солдата. Копейщик безмятежно посапывал. Лопухи закрывали почти все его лицо, виднелась только кудлатая борода, в которой безнадежно запуталась зеленая гусеница. Тяжелые руки с мозолистыми ладонями хлебопашца были раскинуты, могучая грудь под кургузым грубого сукна мундиром, сшитым на манер немецкого колета2, вздымалась ровно.

Капитан потянул себя за ус, разъяренно огляделся. Одинокий часовой стоял, опираясь на копье, и задумчиво глядел на вьющуюся среди холмов и шапок кустарников пыльную дорогу, заросшую глянцевыми полосами упрямого подорожника.

"Дрыхнут в карауле, черти!" - капитан хотел было гаркнуть: "Встать!", но тут до него донесся тихий разговор из-под ближайшей телеги. Панфилов прислушался - говорили трое.

- Стало быть, Провка, не привелось тебе попробовать ути.

- Не. Прапорщик Песковский забрал. Сожрал, дьявол, я видел. Когда мне спину батожьем гладили, он утку на барабане хрупал.

- Спымал-то как, небось петлей? - спросил молодой голос.

- Не. Взял с собой двух мальцов. Говорю им: "Не зевайте, пока буду хозяину зубы заговаривать, крутите башку либо гусю, либо утке и сразу дерзка давайте". Посулил им лапки за то отдать. И все бы ништо, да сплоховали мальцы. Как почали утке башку вертеть, она возьми да крякни. Понятное дело, шум-крик поднялся. На беду прапорщик проходил. Может, и не драли бы, да двор-то старостин оказался.

- Этот Песковский - зверюга. Кулак у него что молот. Намедни Фомке одним ударом морду разворотил. Верно, Фомка?

- Угу. Четыре жуба вышадил.

- Все от него плачут. Слышь, Провка, я бы на твоем месте порешил этого Песковского.

- Он урядник. Чего ради я за него на смерть пойду. Сказнят, и все тут... Вот здесь, пониже, помажь-ка маслицем-то. Во-во! Кожа, поди, сорвана.

- Мясо видать. Неужто нет зла на него?

- Молод ты еще. Кровь в тебе играет. Куды ж супротив господ попрешь? У них сила. Да и не дело это - баловство.

- Мало тебя били. Обидно ведь.

- Так бог велит. Терпи.

- Когда утку крал, о боге не думал.

- Хе! Забыл, потому и промашка вышла.

- Я б не простил. В первом бою провертел бы дырку в башке Песковского.

- Поглядывай! - вдруг раздался оклик часового: солдат, очнувшись от дум, узрел начальство и заорал первое, что пришло на ум.

Панфилов не успел оглянуться, как из лопухов мгновенно выросли копейщики. Капитан свирепо вращал глазами, но гнев уже проходил. Больше всего хотелось ему сейчас поглядеть на собеседников Провки Силантьева, особенно на того, кто намеревается стрелять в начальство.

Провку он знал давно. Это был простодушный исполнительный солдат, пинежанин, а то, что он решился на кражу, вероятно, было вызвано вынужденным бездельем и скудным харчем. Рядом с Силантьевым стоял длиннорукий Фомка из Тотьмы с разбитым заплывшим лицом. Этот слова лишнего не скажет, но ленив, за что и бит. Л вот еще один - Егорка Поздняков, холмогорец. В роте он недавно, в кузнечном тонком деле горазд: любой ружейный замок исправить может. Значит, он...

Капитан впился взглядом в рябоватое Егоркино лицо, но тот смотрел как ни в чем не бывало, ясно и чисто. "Ладно, - решил Панфилов, - пущай думают, будто не слышал я вовсе их беседы и не видел, как дрыхли другие в лопухах. Только за этим Егоркой глаз да глаз нужен... Кстати, говорят, он отменно стреляет. Копейщик ведь, к ружью непривычен. Так отчего ему хорошо стрелять?"

- Подойди ко мне, - позвал он Егорку.

Тот приблизился, волоча за собой длинное копье, перехваченное в нескольких местах железными кольцами. Мятые латы - панцирь и юбка железные - были велики для него и болтались, звякая кромками.

- Ведаешь, как с копьем обращаться супротив пехоты? - спросил Панфилов, хмуря брови.

Егорка слегка улыбнулся.

- Противу пехоты копье надо ставить острием в горло.

- Почто не в лоб?

- Отбить легко копье вверх либо на сторону.

- А против конных?

- Целить надо острием в грудь либо в шею лошадиную. А еще можно одной рукой копье держать, а другой - саблю.

Капитан дернул себя за ус:

- Верно ли, что можешь с ружьем управляться?

Глаза у Егорки блеснули задором.

- Из самопалу стрелял многажды. Зверя в глаз бил.

- Самопал - детская забава, легок, не по мужской руке. Пищаль или мушкет - вот что для солдата надобно.

Егорка пожал плечами.

- Ежели спробовать...

- ...то и в голову попадешь? - продолжал капитан. Егорка настороженно, исподлобья глянул на Панфилова:

- Угадать нетрудно, особливо ежели дюже хочешь, - сказал он тихо, но твердо.

- Ну вот что, - проговорил капитан, - думал послать тебя на выучку в пищальники, да вижу - бахвал ты и кость тонка. Такие опосля седьмого выстрела с ног валятся от мушкетной отдачи. Послужишь с копьем, право дело.

Круто повернувшись, Панфилов направился к дальним холмам, над которыми стлался синий пороховой дым.

- Что это он про ружье спросил? - произнес Провка. - Неужели слыхал, как ты про Песковского-то?

Егорка пожал плечами, приподнял копье, с силой всадил в землю тупым концом.

- Может, и слышал... А пущай его!

Провка согнулся и, кряхтя и охая, снова полез под телегу.

В это время на пригорок въехала запряженная в буланую лошадку подвода. Колеса у нее вихляли и скрипели, словно их сто лет не смазывали. Справа с вожжами в руках вышагивал невзрачный мужичонка в справной однорядке, новых лаптях и остроконечной войлочной шапке. Стороной брел, хмуро глядя под ноги, старик-стрелец в распахнутом кафтане. Пищаль и сабля его лежали на подводе, а рядом с ними - что-то длинное, завернутое в черную холстину.

Позади шел еще один человек. Когда подвода подъехала ближе, оказалось, что это крепкий широкоплечий детина, на лице которого запеклась кровь, виднелись синяки. Руки скручены за спиной, а конец петли, накинутой на шею, привязан к задней грядке подводы.

Лицо связанного детины показалось Егорке знакомым, и когда подвода поравнялась с ним, он вспомнил: "Холмогоры. Кузня дядьки Пантелея. Лешачьего вида лодейный мастер и его помощник... Бориска!.. Точно он. Но почему здесь, связанный, как разбойник? На раздумывание времени не оставалось. Он выдернул из земли копье и побежал наперерез подводе.

- Стой! - закричал он, хватая лошадку под уздцы. - Стой!

К нему подскочил мужичок с вожжами.

- Чего орешь, солдат? Уйди с дороги!

Егорка весело расхохотался:

- Эх ты, ворона! Куда прешь? Не видишь, рота стоит.

- Ну и стойте, - кипятился возница, - хоть провалитесь. Куды хочу, туды и еду. Берегись!

Егорка выставил копье, как учили, крикнул:

- Фомка, сюда!

Пока Фомка вылезал из-под телеги, подошел стрелец, взялся за копье:

- Ты, датошный1, пустяй нас, пустяй. По государеву делу едем. Чуешь, датошный?

- Ах, черт! - Егорка почесал за ухом, соображая, как быть дальше: надо было как-то выручать Бориску.

- А што вежешь? - сказал подошедший Фомка, кивая на подводу.

- Не твое дело! - огрызнулся стрелец и съязвил: - Много, видно, знать хотел, оттого и рожа бита.

Фомка побагровел:

- Рожа моя не по душе пришлась? Ах ты шпынь2! Отвечай, когда спрашивает караул, а то...

- Да отстаньте вы, ребята, - умоляюще затянул возница, - едем мы точно по государеву делу. Эвон на телеге приказчик господина нашего Мещеринова лежит, Афанасий Шелапутин. А тот детина - лихой, вор: до смерти изрубил приказчика-то, деньги у него забрал, серебро, и немало. Вот ведем теперя на суд к Мещеринову Ивану Алексеичу.

- Изрубил? - не поверил Егорка. Откинув холстину, он отшатнулся и зажмурился. В воздухе поплыл приторный дух мертвечины.