Список на ликвидацию - Страница 57

— Вот если бы просто пошла с моим мастером и со мной, все было бы куда проще.

Глубокий рокочущий голос — оборотень из мотеля, который ранил Карлтон и превратил ее в вервольфа.

Так что я хотя бы знаю, какого вида оборотень. Немного, но хоть что-то.

Сглотнув слюну, я смогла сказать вслух:

— Проще — для кого?

— Для кого, спрашиваешь ты. Для кого — когда ты у меня лежишь на полу связанная и беспомощная.

Послышались шорох одежды и тихие звуки, которые трудно было определить, но я бы поставила на то, что это он полз ко мне.

Сперва я ощутила тепло его тела позади, потом над моим плечом возникла белая маска и клобук. Он наклонился надо мной, и я увидела, что глаза у него бледно-зеленые и не человеческие. На человеческом лице — волчьи глаза, и это могло объяснять, почему голос у него рычащий. Значит, он провел слишком много времени в образе волка — то ли ему так нравилось, то ли это было вынуждено, в наказание. Глаза обычно меняются первыми, потом зубы, а потом более глубокие отделы рта и глотка — поэтому голос и остается более низким.

Глаза у него были так близко ко мне, что я видела уголки глаз и знала, что он хмурится.

— Ты не боишься, и ты о чем-то думаешь. О чем же ты задумалась, что позволило тебе избавиться от страха? Секунду назад ты боялась.

Я решила, что от правды вреда не будет.

— Кто тебя продержал в животном образе, пока глаза у тебя не стали волчьими даже в человеческом образе?

Он зарычал на меня, все ближе и ближе склоняясь белой гладкой маской, так близко, что я уже не видела зеленых волчьих глаз, а видела лишь размытую белизну. Снова зачастил пульс, и я ничего не могла с ним поделать. Связанная, беспомощная, а он нависал надо мной. Я бы и от человека такого не хотела, тем более от вервольфа, но если честно, не это меня тревожило. Тревожила белая маска и невероятная скорость, которую видела я в ту первую ночь. Он из «Арлекина» — значит, я в их руках. И вот это меня пугало до судорог.

Из-за маски послышался глубокий вдох, белая гладкая маска прижалась к моей щеке, вервольф втянул воздух ноздрями.

— Вот теперь ты боишься. Это хорошо.

Он свернулся около меня сзади, прижавшись к моей щеке прохладным искусственным лицом. Все поле зрения заполнила размытая белизна маски. Одна рука вервольфа проползла по мне спереди, прижала к нему. Он был настолько меня выше, что к моей спине прижималась в основном его верхняя половина.

Я старалась смирить пульс и частоту сердечных сокращений. Он хочет, чтобы я боялась, — значит, я не должна этого делать. Ничего не делать, что хочет он.

Пульс успокоился, сердце замедлило ритм. Вервольф зарычал тяжелой низкой нотой, вибрацией груди и шеи, отдавшейся в моем теле. Рычание поразило ту часть моего мозга, где еще сохранилась память о том, как надо жаться к огню поближе от страшных тварей ночи, и когда кто-то рычит из темноты — это значит, тебя хотят убить. Я не смогла унять быстро забившееся сердце, и оно разгоняло кровь по телу горячо и быстро. А волк зарычал сильнее, вибрацией отозвался мой позвоночник, предупреждая, что сразу за звуком появятся клыки.

Как полузабытые духи возник аромат мускуса, и вервольф прижался крепче. Что-то шевельнулось во мне — белая тень поднялась во тьме разума. Волчица встала и встряхнулась белой шерстью, как любая собака после дремоты.

Волк за моей спиной застыл неподвижно, и голосом еще более глубоким, полным такого рычания, что человеческая глотка не могла бы издать его без боли, спросил:

— Что это?

— Нос у тебя есть? — спросила я с лишь едва заметной дрожью в голосе. — Его спроси.

Он втянул воздух, глубоко, медленно-медленно, по каплям его выпустил, пробуя, как пробуют драгоценное вино, глотая медленно, чтобы ощутить все его оттенки. Моя волчица втянула этот воздух, будто тоже ощутила запах вервольфа.

— Волк? Ты не можешь быть волком! — прорычал он.

— Отчего это ? — спросила я, почти шепотом так близко было его лицо, что чуть громче — и это уже был бы крик.

— Будь ты вервольфом, ей бы не было нужно твое тело, — прорычал он рядом с моей щекой.

— Отчего это? — повторила я.

— Она волками не управляет.

И он напрягся. Наверное, ему не полагалось это разглашать.

— Только кошками, — сказала я.

— Да.

Рычание чуть стихло, стало больше похоже на низкий шепот, будто он боялся, что нас подслушают. Однажды «Арлекин» напихал жучков во все наши заведения в Сент-Луисе, так что нас, наверное, подслушивали — а может, и наблюдали за нами. Прямо сейчас.

Я очень постаралась не шевелить губами, и даже не прошептала, а выдохнула:

— Мать тобой не управляет?

Моя волчица порысила по длинной темной дороге где-то в глубине — такая у меня визуализация невозможного. Невозможно, чтобы во мне жили звери, которые хотят вырваться через кожу, но они во мне есть, и я «вижу», как они топают по длинной тропе, которая не тропа, которая отделяет меня от них. В достаточно реальном смысле они и есть я. Сознанием я это понимаю, но, чтобы не свихнуться, представляю себе тропу.

Он стал жадно нюхать, будто хотел втянуть меня в ноздри, придвинулся еще ближе. Между нами были мои руки, так что прижаться полностью он не мог, и лицом он прикасался к моему, поэтому в руки мне упирался его торс. Я старалась удержать руки там, где они были. Уж лучше пусть прижимается, чем угрожает. Мне только не спешить и ничем ему не напомнить, что его задача — меня устрашить.

— Нет, — ответил он шепотом и рукой прижал к себе сильнее.

— Она тебя заставила принять форму волка, — выдохнула я.

— Она не могла бы. Это сделал мой мастер.

Я прижалась щекой к холодной глади маски, стараясь как можно лучше спрятать лицо от камеры, если тут она есть. В этой позе сильнее ощущался его волчий запах, и моя волчица быстрее припустила по невидимой тропе. Стало светлее, я видела ее темный чепрак на белой шкуре, она мелькала в полосах света и тени от деревьев. Эти деревья, как и весь ландшафт, я никогда не видала в реальности.

Снова я стала вдыхать его запах, и по длинной метафизической связи учуяла другого волка, несколько других волков. Это был запах моей стаи, и он мне всегда нравится: запах сосны и толстой лесной подстилки.

И он еще принюхался, потом обнял меня крепче.

— От тебя не одним волком пахнет. Как это может быть?

— Я — лупа стаи, сука-королева.

Он зарычал из-под маски, отодвинувшись, чтобы заглянуть мне в лицо:

— Врешь!

— Если у тебя хватает силы превращать только когти, должно хватить и силы, чтобы чуять ложь. Я лупа нашей стаи, клянусь, что это так.

— Но ты — человек! — взвыл он громко, почти завопил.

Волчица перешла на ровную размашистую рысь, почти бег, будто хотела доказать правду моих слов. Но в темноте вокруг нее возникли тени, не мы, будто я вызвала призраков нашей стаи. Со мной был их запах, не вид, но для волка запах реальнее вида. Одна из причин, почему волков не беспокоят привидения — если с привидением не приходит запах. Можешь выть и стонать с утра до вечера, но если ты ничем не пахнешь, волк и ухом не поведет.

В мужчине, лежащем рядом, я ощутила одиночество. Не потребность в сексе или даже любви, нет, он хотел чтобы еще чье-то мохнатое тело прижималось бок к боку, хвост к носу во время сна. Мне говорили, что ardeur — сексуальное вожделение, но в моем случае это скорее желание сердца. Чего ты хочешь — чего ты хочешь на самом деле? Та часть моей личности, что несет в себе

ardeur, видит эту правду насквозь. Тот, кто обнимал меня сейчас, хотел не секса и даже не любви: он хотел стаи. Хотел бегать под луной с такими же, как он, хотел охотиться в стае. Ни один кот, даже в человеческом виде, этого одиночества не поймет.

— Ты — единственный волк, — сказала я шепотом.

— У нас был еще один, но он ушел от нас.

Сожаление в его голосе напоминало плач без слез.

— Я знаю, где он.

Джейк — один из арлекинов, что перешли на нашу сторону.