Списки Меттерлинга - Страница 2

Завершить давно задуманную книгу поэтических творений помешала Меттерлингу несостоявшаяся любовная связь, нашедшая отражение в «знаменитом четвертом» списке:

В 1884 году Меттерлинг познакомился с Лу Андреас-Саломе и, как мы теперь знаем, внезапно ощутил потребность в том, чтобы белье его отстирывали ежедневно. На самом деле, их познакомил Ницше, сказавший Лу, что Меттерлинг либо гений, либо идиот, и что ему, Ницше, интересно, сумеет ли она разобраться, кто он на самом деле такой. В тот период специальное однодневное обслуживание приобрело особую популярность среди интеллектуалов континентальной Европы, и Меттерлинг также приветствовал это нововведение. Прежде всего, такое обслуживание было ускоренным, а Меттерлинг преклонялся перед всякой скоростью и быстротой. На любую встречу он всегда приходил заблаговременно — иногда за несколько дней, так что его приходилось селить в комнате для гостей. Лу также любила каждый день получать из прачечной свежее белье. Радость, которая овладевала ею при этом, сообщала ей сходство с ребенком, она нередко увлекала Меттерлинга на лесные прогулки, чтобы в самой глухой чащобе развернуть вместе с ним только что полученный из прачечной пакет. Она любила его нижние рубашки и носовые платки, но в наибольший восторг приводили ее трусы Меттерлинга. Ницше она писала, что эти трусы — самое возвышенное, что ей когда-либо довелось увидеть, включая сюда и «Так говорил Заратустра». Ницше, в данном случае, повел себя как джентльмен, тем не менее он навсегда проникся ревностью к нижнему белью Меттерлинга и признавался близким друзьям, что оно представляется ему «до крайности гегельянским». Лу Саломе и Меттерлинг расстались после разразившегося в 1886 году Великого паточного недорода, и хотя Меттерлинг простил Лу, она, вспоминая о нем, неизменно говорила, что «в его сознании имеются свои больничные палаты».

всегда ставил исследователей в тупик, главным образом по причине полного отсутствия носков (действительно, Томас Манн, несколько лет спустя писавший об этой проблеме, был поглощен ею настолько, что посвятил ей целую пьесу «Трикотажная лавка Моисея», которую Манн, к несчастью, обронил в канализационный люк). Почему этот титан литературы вдруг вычеркнул носки из списка отправляемого в стирку белья? Отнюдь, вопреки мнению некоторых исследователей, не потому, что к этому времени в поведении его стали обозначаться некоторые признаки близящегося безумия. (Так например, он был уверен, что кто-то следит за ним — или он за кем-то. Близким друзьям он говорил, что правительство составило заговор, имеющий целью похитить его подбородок, а однажды, отдыхая в Йене, ему четыре дня кряду не удавалось выговорить ничего вразумительного, кроме слова «баклажан».) И все же, припадки эти были спорадическими, так что исчезновение носков они объяснить не способны. Как не может объяснить их и его подражание Кафке, который на один очень краткий период своей жизни перестал носить носки, поскольку его обуяло чувство вины. К тому же Эйзенбюд уверяет нас, что Меттерлинг продолжал ходить в носках! А почему? Потому что в ту пору своей жизни он нанял новую экономку, фрау Милнер, согласившуюся стирать его носки вручную — поступок, столь тронувший Меттерлинга, что он завещал этой женщине все, чем владел, а именно, черную шляпу и немного табаку. Кроме того, он вывел ее под именем Хильда в комической аллегории «Сукровица матушки Брандт».

Судя по всему, окончательный распад личности Меттерлинга начался в 1894 году, если, конечно, мы вправе сделать подобный вывод, основываясь на шестом списке:

изучив каковой, мы уже безо всякого удивления узнаем, что именно в это время Меттерлинг согласился подвергнуться психоанализу, сеансы которого проводил сам Фрейд. С Фрейдом Меттерлинг познакомился за несколько лет до того, в Вене, где оба они присутствовали на представлении «Эдипа», с которого Фрейда вынесли в холодном поту. Если верить записям Фрейда, сеансы проходили бурно, поскольку Меттерлинг занял враждебную по отношению к аналитику позицию. Однажды он пригрозил Фрейду, что накрахмалит ему бороду, и вообще не раз говорил, что тот напоминает ему китайца из прачечной. Но постепенно стали выявляться странные стороны отношений между Меттерлингом и его отцом. (Исследователям жизни и творчества Меттерлинга уже знаком этот самый отец, мелкий чиновник, часто высмеивавший сына, сравнивая его с кровяной колбасой.) Фрейд записал ключевой сон Меттерлинга, пересказанный им самим:

Я присутствую с несколькими друзьями на торжественном обеде, внезапно в столовую входит человек с суповой чашей на поводке. Он обвиняет мои подштанники в измене, а когда одна дама вступается за меня, у нее вдруг отваливается лоб. Во сне мне это представляется забавным, я хохочу. Вскоре хохочут все, кроме моего китайца из прачечной, который, приняв очень строгий вид, начинает запихивать себе в уши овсяную кашу. Тут входит отец, хватает лоб дамы и убегает с ним. Он бегает по площади и кричит: «Наконец-то! Наконец-то! У меня есть мой собственный лоб! Я больше не завишу от моего дурака-сына!» Во сне это угнетает меня, я испытываю желание поцеловать китайца, который обстирывает бургомистра. (Тут пациент заливается слезами и забывает продолжение сна.)

Благодаря озарениям, посетившим его при анализе данного сна, Фрейд сумел помочь Меттерлингу и в дальнейшем эти двое стали друзьями во всем, что не имело отношения к психоанализу, хоть Фрейд всегда внимательно следил за тем, чтобы Меттерлинг не заходил ему за спину.

В томе II, о публикации которого уже объявлено, Эйзенбюд рассматривает списки с 7 по 25, которые охватывают годы «домашней постирушки», связанной с трогательным взаимонепониманием, возникшим между Меттерлингом и китайцем из ближайшей прачечной.