Спи, моя радость (СИ) - Страница 1

Звенят лампочки на елке, из окна золотой фонарь щедро поливает смуглую кожу янтарем и отражается в незнакомых глазах блестками-боке.

— Ярина-а-а, — ласково шепчет он, наклоняясь. Я пытаюсь запомнить его облик, цвет волос, рост и фигуру, но отпечатываются только нежные прикосновения на коже и сияние его светлых радужек. И голос: немного печальный, надежно- властный и очень волнующий. Мой лучший мужчина. Мой мираж и мечта.

Куранты грохочут из соседней квартиры, слышатся поздравления «С Новым Годом!», а у нас играет Ханс Зиммер, раскрываясь в широкой палитре звуков. Но еще шире наше сплетенное дыхание, одно на двоих. И страсть разрастается, будто веточки хмеля, усыпанные лохматыми цветами. И счастье цепляется за каждое движение навстречу, размеренный стук кровати о стену, вынужденные паузы, чтобы наполнить грудь воздухом. Мое призрачное счастье. Дрожь колко спешит по спине и влечет меня за его рукой. Вниз, вверх, в сторону. Ловко, необратимо, жестоко. Я в его власти, но не знаю, кто он, и почему пришел. Отдаюсь всецело, потому что нет слаще его губ, нет жарче его рук и поцелуев, вытягивающих из меня протяжные стоны.

Языки переплетаются в неистовом танце, тела изгибаюсь, покрываясь серебристыми бусинами пота. Жгучая, но приятная нега льется по венам. Травит или излечивает, я не знаю, но готова пить без конца и края, наслаждаясь последними минутами этой сказки.

Кричу, когда волна экстаза прошибает позвоночник, и распахиваю глаза…

Каждый раз одно и тоже. Упираюсь мутным от слез взглядом в стену и ищу в знакомых тенях успокоение. Пламя все еще бурлит в крови и колючками обжигает кожу крутит нервы. Ног не чувствую, но сладко-горькое послевкусие сна заставляет меня привстать. В пустой квартире не слышно голосов, на улице тихо-тихо завывает метелица. Хлопья мокрого снега залепляют стекло и раскрашивают золотой свет фонаря в нежно-голубой. Или это от слез так искажается свет?

Плачу, потому что устала от бесконечных бессмысленных снов. Хочу просто жить. А они не дают. Каждый декабрь одно и то же. И с каждым годом все тяжелее и тяжелее их ждать. И отпускать.

— Не ори на меня! — взрываюсь и с грохотом ставлю чашку на стол. Мама испуганно смотрит и поджимает губы. — Я не буду жить по твоему уставу, как ты не поймешь?!

Она поднимает ладони и отходит к мойке.

— Останешься одна, — не предполагает, а ставит клеймо. — Это всего лишь сбор пар на вальс, не обременительная встреча. Не понравится, не будешь участвовать. Чего ты боишься?

— Я ничего не боюсь, — слова тонут на дне пустой чашки, а вместе с ними и мое уважение к себе. — Я просто не хочу. Сколько раз повторять?

— В двадцать четыре «не хочу»? — ее голос набирает оборотов и свистит на верхних нотах, но плеск воды внезапно перекрывает звуки и дарит мне немного желанного покоя.

— Извини, я не хочу говорить об этом! Мне пора на работу, — встаю, переношу чашку к другому столу и направляюсь в коридор. — Когда загляну, не знаю. На следующей неделе у меня сдача журнала, буду очень занята.

— Когда сможешь, — отвечает мама поникшим голосом.

За дверью меня ждет пустой и холодный подъезд, как и моя жизнь. Спускаюсь по ступенькам в надежде, что морозный воздух выбьет из моей груди тяжесть. Знала бы мама, как она бьет по больному, когда заговаривает о моем одиночестве. Но не скажу же я ей, что мой суженный приходит раз в год и мучает меня эротическими снами? Глупо.

— Хоть на праздники появишься? — летит голос мамы в спину и порождает во мне больной и немыслимый трепет. Новогодняя ночь последняя, после боя курантов мой призрачный суженный исчезнет до следующего декабря. Разве могу я предать его и не прийти в сон? Ненавижу и люблю его. Не представляю какой, а все равно хочу. Знаю, что давно сошла с ума, но пусть хоть родные об этом не знают.

— Мама, я же говорила, что с друзьями отмечаю, — стараюсь улыбаться открыто, поправляю шарф и натягиваю перчатки.

— Друзья… Да, конечно. С наступающим тебя, — в голосе мамы звенит печаль. Она догадывается, что из года в год я праздную в пустой квартире, но она не представляет, как мне в предновогодний вечер плохо.

Возвращаюсь и целую ее в щеку.

— Взаимно. Я позвоню, — отхожу и понимаю, что лицо горит от нервов. — Прости, что крикнула. Последний номер, очень большая нагрузка. Устала. Понимаешь?

— Яр, у тебя все в порядке? — говорит она, кивая и туго стягивая края вязанной кофты.

— Все прекрасно! — добавляю в голос тепла и веселья. — Не волнуйся. Папе привет!

— касаюсь ее плеча и быстро убираюсь прочь, потому что слезы сейчас сами собой брызнут из глаз, и тогда я не смогу ничего объяснить.

Вылетаю из подъезда и заглатываю летящие навстречу снежинки. Они колют щеки, врезаются в ресницы и проливаются слезами по коже. Ненавижу зиму. Ненавижу снег. Ненавижу себя за то, что люблю призрака из сна.

В офисе мрачно, как всегда. Журналисты распивают чай возле окна и бурно обсуждают любовный скандал известного местного музыканта, даже имени его не помню. Белобрысый такой, накачанный мешок без мозгов. Вечно улыбается в камеру, как идиот.

— Яр, ты с ума сошла? — навстречу вылетает взъерошенная Ксюша — верстальщик.

Я холодно отодвигаю ее и, натянув спину, захожу в кабинет. Мой компьютер раскурочен, а на рабочем столе творится изысканный беспорядок. Я непонимающе оборачиваюсь.

— Что происходит?

Дверь, не успев закрыться, распахивается, и красное лицо главного редактора выпячивает на меня светло-карие глаза с паутиной капилляр. Да, весь офис перед сдачей номера не высыпается.

— Быстро ко мне! — говорит он напряженно. Мерзкий холодок забирается под кожу, смахиваю его, пожимая плечами. Что я уже не так сделала? Сетку журнала перепутала или не тот снимок «звязды» взяла? Не первый раз же, но до старта есть время подправить. Чего кипятиться?

Молча ставлю сумку на забросанный бумажками стол и иду следом.

В коридоре холодно, пробирает до костей, а в кабинете начальника плюс тридцать. Пот мигом выступает на висках и скатывается по щекам, а плечи сковывает изморозью, будто у меня жар.

— Что произошло в моем кабинете? Валерий Саныч, что-то с макетом?

— Я расскажу, что не так, — он погружается в кресло и сплетает перед собой пальцы. Смотрит разочарованно и говорит злобно. — Ты чью иллюстрацию использовала для прошлого номера?

— На обложке?

Начальник отвечает кивком, и кривизна рта посылает в меня пренебрежение.

— Мой, — говорю, но сердце екает.

— Правда? — он протягивает мне белоснежный лист, и я понимаю, что моей карьере пришел конец. Судебный иск кричит обвинениями в плагиате и воровстве. Кто будет разбираться, что друг подарил идею, помог с наброском, а потом передумал… И я даже знаю причину.

— Но… — холодный металл предчувствия раздвигает ребра и заставляет меня сделать лишний вдох.

— Пиши заявление об уходе по собственному желанию, — категорично отрезает редактор и еще глубже вонзает острие невидимого ножа.

— Но это же я рисовала, — пытаюсь защититься, но понимаю, что бессмысленно. Кабинет становится тесным, темным, мне хочется убежать и спрятаться. Опускаю голову и шепчу: — Мы рисовали вместе.