Специалист технической поддержки 5 (СИ) - Страница 9

Вела мое дело все та же женщина-судья, которую я видел в прошлый свой визит в суд. Дальше начались ничего не значащие прения сторон. Прокурорские, словно заводные болванчики, зачитали пункты закона о хранении оружия, которые я нарушил, в ответ господин Ким Чан Сон предоставил мое признание, характеристики с места работы и из ассоциации, указал на вторичный характер проступка — пистолет я не украл, а получил от Мун Джина. После чего подал ходатайство о присуждении мне минимально возможного срока заключения в три месяца.

В итоге судья приняла все документы, для вида покивала головой и огласила мое наказание — пять месяцев тюрьмы и штраф в сто миллионов вон. С учетом отбытого срока в центре временного содержания меня приговорили к фактическим четырем месяцам заключения, а приговор вступил в силу в зале суда в момент оглашения. О сумме штрафа — хотя выглядела она и фантастически — я не беспокоился. Уверен, Пак Сумин погасит эту задолженность в момент, когда окончательно будет выставлен счет на мое имя.

Четыре месяца за решеткой… Я выйду на свободу, когда уже наступит весна, и повлиять я на это никак не мог. После оглашения приговора господин Ким Чан Сон ободряюще похлопал меня по плечу, показывая, что все прошло так, как и планировалось. Поймал я и взгляд прокурора — мужчина долго смотрел мне прямо в лицо, после чего едва заметно кивнул.

То, что в этом деле участвовала и прокуратура, я даже не сомневался. Никто из ветвей исполнительной власти не любил псов из NIS, которые совали свой нос куда надо и не надо. То, что мое дело по стрельбе резко переквалифицировали — удар под дых всей следственно-прокурорской системе Сеула, даже если опустить тот момент, что за меня вступились очень серьезные люди по просьбе Пак Ки Хуна.

Такое наглое вмешательство в дела прокуратуры не могло не настроить государственных обвинителей против NIS, и когда на горизонте появился господин Ким Чан Сон со своим планом перетащить меня обратно в зону влияния гражданских властей, его предложение нашло довольно мощный отклик. Так что суд надо мной был точно таким же постановочным фарсом, как и то памятное заседание, когда мне избрали смешную меру пресечения в виде подписки о невыезде, фактически выставив пострадавшей от налёта бандитов стороной. И плевать, что эта пострадавшая сторона оставила после себя четыре трупа.

Этапировали меня прямо из зала суда. Я никогда не был в тюрьме, даже в охране, так что то, что я увидел, меня серьезно удивило. Меня переодели еще в здании суда, так что вывели из буса уже в тюремной темно-синей робе с белой нашивкой на груди с именем — ее цвет свидетельствовал о том, что я сижу за ненасильственное преступление, и особого отношения администрации к моей персоне не требуется.

Сама тюрьма находилась в пределах Сеула, совсем недалеко от какой-то жилой многоэтажной застройки и издалека больше была похожа на большой бетонный куб десяти этажей в высоту на широкой подставке. На ум сразу же пришла архитектура брутализма, которую на моей родине позаимствовали у русских; величие голого бетона, давящие прямые линии. Проезжая по парковке мимо главного входа, в окно я увидел низкое крыльцо, навес и гордую новенькую вывеску с надписью «Сеульский центр коррекции Донгбу». По названию я и понял, где оказался — это была юго-восточная часть города, практически на самой границе с Ханамом.

Глядя на эту унылую бетонную коробку я подумал, что хорошо, что Пак Сумин сегодня не пришла. Мельком увидеться без возможности поговорить — было бы даже хуже, чем не видеться вовсе. Мне нужно досидеть до конца календарного месяца — через две недели, в первых числах февраля, будет заседать тюремная комиссия, которая присваивает заключенным классы и мне нужно постараться повысить свой статус до третьего уровня — вот тогда мы с Пак Сумин и сможем увидеться. Преступление у меня не слишком жесткое, встречи проводятся без надзирателей в комнате, так что я смогу хотя бы взять девушку за руку. Хорошо, что Пак Сумин сегодня не пришла.

Паранойя Кан Гванджина тихо скреблась изнутри черепной коробки, нашептывая всякие гадости. Что Пак Сумин может меня бросить, что она — белая кость, а я — простой беглец-северянин. Что я отдал девушке свой последний козырь, вложил в ее тонкие ладони свою жизнь и сейчас надеюсь, что она сможет поступить правильно.

Кан Гванджин боялся, что Пак Сумин может меня продать. Но я верил в то, что годзилла справится с вызовами, которые возникнут на ее пути. Когда я говорил, что нашел единственную женщину на всю Корею, которая не сдаст меня NIS, я не шутил. Я на самом деле считал, что при всех своих отрицательных качествах, лености, вспыльчивости, Пак Сумин обладала самым важным для женщины качеством. Она в меня верила и всегда оставалась на моей стороне, и поступала она так с самого начала, еще тогда, когда попала в руки Ким Аран. Как сказала мне когда-то сама Пак Сумин, она огромной ценой выиграла для меня время, не сдалась и не сломалась, а ведь тогда мы только-только присматривались друг к другу.

Точнее, тогда присматривался только я. Как мне теперь казалось, Пак Сумин для себя решила все довольно давно, едва ли не в нашу первую встречу. И целенаправленно шла к своей цели. Так что сейчас, когда мы достигли наивысшей степени взаимного доверия, когда между нами не осталось постыдных тайн и секретов, у нее нет ни единой причины отказываться от меня. А значит, все будет хорошо.

Конвоиры быстро передали меня со всеми документами и личными вещами местной администрации и убрались восвояси, а я начал знакомство с местом, которое на ближайшие четыре месяца станет моим домом.

Первые два этажа были отведены под учебные классы и рабочие цеха — в этой тюрьме занимались пошивом одежды, как и во многих других подобных учреждениях. На третьем этаже находилась общая зона, столовая и библиотека. Жилые блоки размещались на верхних этажах, последние из которых были отведены под содержание преступников, совершивших тяжкие преступления, такие бандиты содержались отдельно.

Изнутри тюрьма была местом мрачным и тесным, с узкими лестницами и дверными проемами, решетками и многочисленными ограждениями. Все было спланировано так, чтобы пара охранников со щитами и дубинками могли заблокировать узкий проход в случае бунта заключенных.

Камеры были организованы по американскому принципу — небольшие комнатушки с решетками вместо четвертой стены, для того чтобы смотритель мог видеть происходящее внутри. Единственный относительно широкий коридор был как раз в зоне камер заключения — чтобы сотрудник мог без труда идти посередине, не боясь, что кто-то сумеет схватить его через решетку и таким образом напасть. Даже специальные желтые линии были расчерчены на полу, за которые запрещалось заходить во время обходов, а заключенным во время утренних построений и осмотров — заступать.

Все это крайне походило на армейские казарменные порядки, так что я лишь в очередной раз убедился, что любое место, эксплуатирующее бесплатный труд, имеет одни и те же черты.

Хотя, технически, заключенным за работу на тюремном производстве платили, но это были сущие гроши, которые начислялись на личный банковский счет осужденного. В основном люди тратили эти деньги на покупку продуктов в тюремном магазине, ведь пайка тут была такая же, как и в центре временного содержания — шестьсот граммов рисово-кукурузной смеси на человека в сутки и небольшая стограммовая добавка тем, кто работает на тюремном производстве. А так как желающих чем-нибудь заняться тут хватало, то на полную ставку рассчитывать не приходилось — работали хорошо, если три-четыре дня в неделю, в том числе и из-за переполненности тюремных камер, ведь производство было рассчитано на меньшее число заключенных.

Меня поселили в четырехместную камеру, которая формально уже была заполнена — я оказался пятым. Из мебели тут, как и в СИЗО, было только несколько тумбочек, перегородка со шторкой для чаши Генуя и маленький низкий столик для приема пищи в вечернее время — столовая работала только утром и в обед. Спали заключенные на тонких матрасах прямо на полу, укладываясь штабелями.