Спасенный - Страница 4
— Куда-то собрались, брат?
— Да, отче, — сказал Томмиган. — Хочу немного побродить под дождём. Триста лет этого не делал. А ещё посмотрю в конце концов на город.
— У вас только полчаса, — прикинул Сагара. — Успеете лишь подняться на холм, и всё.
— Да знаю. Ничего, — Брат Томмиган махнул рукой.
Он спустился плавно — сторонний человек и не догадался бы, что брат Томмиган ходит на протезах. Уже внизу развернулся и сказал:
— Тот мальчик, отче… Простите, я случайно слышал ваш разговор… Так вот, мальчик — не привидение.
— Ты его видел?
— Так, несколько раз. Выходил купаться вечером, затемно. Не люблю, когда на меня таращатся, знаете… Потом немного сидел на берегу, играл на губной гармошке. Один раз видел ребенка — мальчика, на вид лет пять, может, меньше… Сидел на плитах, вот там, — брат Томмиган показал рукою на бывший причал. Слушал, как я играю.
— Ты не ошибся? Это правда был ребёнок?
— Да, я его видел, как вот вас. Он подошёл очень близко. Первый раз удрал, когда я перестал играть. Потом оставался — может, ждал, когда я снова начну.
— Разговаривал с вами?
— Ни разу. Я пытался его как-то разговорить, но я же не знаю нихонго — а он, наверное, не знает латыни. Он какой-то… диковатый. В следующий раз я принёс ему немного бустера и шоколада. Шоколад он выкинул. Наверно, не понял, что нужно развернуть обёртку. Но он никогда не брал ничего, пока я не отползал метра на четыре…
— Почему вы не рассказали про него раньше?
— Да думал, что это кто-то из городских. Точнее — из бывшего городка.
— Можем мы поговорить позднее, после Повечерия?
— Хорошо, — кивнул Томмиган. — Ну, я пойду?
Брат Томмиган, наверное, не понял, носителем какой доброй вести стал. Сагара уже начал подозревать Кинсби — а такие подозрения, если их нельзя развеять, разрушают отношения в группе.
Было удивительно — и одновременно очень естественно — что именно нелюдимый брат Томмиган вступил с ребенком в контакт, никому ничего не сказав и приняв мальчика за одного из общины. Ни один другой синдэновец не допустил бы такой ошибки, потому что всех детей общины, тридцать восемь человек, пропустили через лазарет «Льва», а тридцать девятый, собственно, там и родился. Но сам брат Томмиган ни разу не дежурил в лазарете, потому что всё время возился с водоочистителем и кидо, повреждёнными при разборе завалов. Другие братья ходили купаться на океан (вся очищенная пресная вода предназначалась только для питья) группами и днём; брат Томмиган, стесняясь своего увечья — в одиночку и только ночью. Мальчик, как и людоед, вел ночной образ жизни — за несколько недель подземного существования его глаза привыкли к темноте. И он не побоялся показаться брату Томмигану, потому что…
«Потому что брат Томмиган без протезов — одного с ним роста!»
Молния упала в море, воздух содрогнулся от грома. На мгновение бледный свет обрисовал на вершине холма фигуру механика. Мимо Сагары прошли мужчина и женщина — последние двое из тех, кто сегодня принимал свои процедуры.
— Такая гроза, — повернулся к ним Сагара. — Подождите тут, пока не закончится. Оставайтесь на ужин.
— Нет-нет, мы пойдем, — замотала головой женщина.
Мужчина взял её под руку и помог спуститься по аппарели. Они поплелись под дождём не оглядываясь. Сагара сдержал вздох.
Жители Минато избегали общения с синдэновцами. Они вообще старались до минимального уровня снизить общение с представителями миссий — но почему-то самих синдэновцев избегали особенно упорно. Лишь господин Ито готов был говорить с Сагарой на темы, которые выходили за границы будничных потребностей общины — но и он замыкался в себе, встречаясь с кем-нибудь другим.
Сагара когда-то говорил об этом с Минья — в тот день, когда вылетала Первая центурия.
— Почему они ненавидят нас? — спросил Минья. — Это же Рива их убивали. Эти выродки со станции Ходэри их продали. Наконец, это Маэда подбил их восстать. А ненавидят нас.
Сагара знал настоящую причину — в конце концов, их было несколько, но важнейшую он не мог объяснить Минья. Он назвал самую простую:
— Потому что мы не успели помешать Рива.
— Но мы и не могли, увы! Мы не боги. Фронт продвигался так, как он продвигался.
— Если бы мы действительно этого хотели — могли бы. Четыре таких корабля, как «Танкред», могли бы сделать глубокий прорыв и по крайней мере защитить город.
— А потом? Если бы Рива захотели вернуть сектор под свой контроль, четыре корабля не защитили бы его.
— Верно. Но Рива стягивали все силы к Андраде. Это важный для них рубеж. Лишь одна дискретная зона до Тайроса — и все корабли наперечёт. Да, они могли бы сохранить транспортный коридор, который им больше не нужен — но зачем?
— Чёрт! — У Минья это выходило очень выразительно, с придыханием: «чхорт!». — Простите, отче. Кто же знал, что эти ублюдки действительно исполнят свою угрозу. Мы же верили, что они всё-таки люди!
— Они всё-таки люди, — сказал Сагара.
— Вы говорите так, потому что вы священник, — усмехнулся Минья. — На самом деле вы так не думаете.
— Хотите сказать, что я лицемер?
— Да нет! Простите, отче, совсем не хотел вас обидеть. Разумеется, как священник вы должны думать, что это люди, но в душе — признайтесь, разве вы, глядя в глаза этим несчастным, действительно думаете, что Рива — просто заблудшие овечки, которые творят такое лишь потому, что не слышали слова Христова?
— Коммандер, на Старой Земле каждый ребенок знает, что то же самое, и намного худшее, творили люди, прекрасно знакомые со словом Христовым.
— Бред. Вавилонская пропаганда.
— К сожалению, нет. Мой родной город был точно также сожжён в одну ночь.
— Что? — Минья удивился.
— Нагасаки. Я родился в Нагасаки, на Старой Земле.
— Вы? На Старой Земле? Но это же…
— Вавилонский протекторат? — Сагара усмехнулся. — Да, я знаю. Я это почувствовал на собственной шкуре, слишком болезненно — когда понял, что мне, христианину, под этим небом нет места. Что ж… Я вспомнил, что есть иные небеса — и отправился к имперскому консульству.
— Простите, я… ничего не знал, — Коммандер Минья немного смутился.
— Да, я не слишком болтаю об этом. И вас умоляю не делать из меня сенсации.
— Но землянин в Синдэне!
— Синдэн был основан землянкой — разве нет?
— Отче, — Минья усмехнулся на него. Сагара был младше по должности, но старше по возрасту и равен по званию — поэтому Минья не старался спорить серьёзно. — Я одно знаю точно: ничего такого, как здесь, наши после Эбера не творили.
— Да, — согласился отец Сагара. — Но стоит нам поверить, что противник — даже такой — не человек… и мы это сделаем.
— Вот потому я не боюсь оставлять вас тут одного, — сказал Минья. — Знаю, что вы — без сомнения, тоже со всем управитесь. А я надеюсь на фронте встретить того, кто за это ответит — и поджарю его в своё удовольствие.
— Тогда я буду молиться, чтобы вы его не встретили, коммандер.
— Это ваша работа, отче, и вы очень хорошо её делаете, — сказал Минья, и они распрощались.
Теперь этот разговор снова пришёл Сагаре на ум — и беспокойство, которое прежде тревожно ворочалось где-то под сердцем, заговорило в голос. Оно говорило, что история повторяется снова, что Сагара ничему не научился на своих ошибках, и опять вокруг него растёт стена отчуждённости. В первый раз так вышло из-за того, что Сагара принял христианство. Теперь — из-за чего? Почему он не может разделить с братьями, с гражданскими, со всей Империей праведный гнев против вавилонян, которые совершили это злодеяние? В имперской инфосфере уже привычно добавляли — «неслыханное». Но Сагара слыхал про множество таких злодеяний. Слыхал и про намного худшие.
Почему люди так пренебрегают собственной памятью?
Сагара не мог разделить праведный гнев против вавилонян, потому что слишком дорого заплатил за понимание, что ни один людской гнев не бывает праведным. Да, когда он смотрел на чёрные скорлупки мёртвого Минато, он чувствовал боль, жгучую злость и желание карать без счёта и меры. Он хотел на фронт, как и все братья. Но он знал: сколько бы ни пролилось крови Рива — ни один из мертвецов Минато не встанет из могил, где пепел смешан с песком. Только терпеть, — говорил он братьям на каждой исповеди. Терпеть, — повторял он в проповедях. Мы тут, потому что мы нужны живым. Милосердие важнее отмщения. Даже такое жалкое, какое мы можем уделить здесь.