Spandau ballet (или о чем не сказал в своих мемуарах Альберт Шпеер) (СИ) - Страница 7

Самое худшее было то, что я знал – сторониться его в этой обстановке я не смогу. С ним было слишком интересно, он прямо-таки скрашивал все эти однообразные дни. Да и потом, чего такого он в этом случае сможет себе позволить? Мы же все время на глазах…

Обо всем этом я думал после того, как опять проснулся с колотящимся сердцем, мокрым лбом и торчащим членом.

И этот сон назвать «политическим» было никак невозможно. Потому что ни эсэсовской формы, ни советского мундира там уже не было. На нас вообще не было одежды. И были мы не здесь – а где, затрудняюсь сказать, я не знаю, что это за комната с большой кроватью, я никогда не видел ее. Может быть, отель, потому что ее отличала некая определенная безликость.

Мы с ним лежали на кровати, под одним одеялом, и целовались, словно какие-нибудь молодожены – ненасытно. И мне было хорошо, упоительно хорошо, потому что никакой войны в моем сне не было, и Гитлера, кажется, не было тоже, ничего не было, кроме меня и моего Шираха, который так смешно морщился, когда я целовал его в нос. Я никогда никого не целовал в нос, даже Маргарет, не моя привычка – но Шираха вот в этом сне целовал. У него была безумно счастливая, блаженная физиономия, он то и дело закрывал глаза, а я требовал, чтоб он не смел их закрывать, потому что мне нравился его взгляд, нежный и в то же время с хулиганским неугасающим огоньком. Мои руки не могли оторваться от него, и он тихонечко, но очень забавно поскуливал от моих прикосновений, улыбаясь во весь рот и все тесней прижимаясь ко мне.

По-моему, в этом сне он был красивее, чем на деле – а может, просто счастливее.

Хорошо, что я вовремя проснулся. Потому что все у нас шло к тому, самому…

Я видел сны такого порядка только в юности. И никогда в жизни они не были так ярки, так… определенны. Мне снились девушки, которых я то ли не знал, то ли во сне это не имело значения.

Наваждение, иначе не назовешь. Нет. Спасибо. Хватит. Я с этим разберусь. Или эта скотина Ширах и впрямь убедит меня в том, что я гомосексуалист… или я смогу убедить его в том, что это не так.

Я выбрался из постели, некоторое время сидел, тупо глядя перед собой, потом меня ослепил «проверочный» свет…

- Я так и понял, что вы не спите, - сказал Эл. Когда я спал, он меня обычно не беспокоил, если надзиратель не шел с обходом, - Ну, не вы один. Очередная веселая ночка. Только что седьмой так стонал, что ему вызвали врача. Четвертый тоже не спит и ругается на чем свет стоит, потому что его разбудил седьмой. Первый вообще не ложился, сидит и курит, пытается болтать с Крисом.

- Понятно… Слушайте, Эл, у меня к вам разговор.

- Говорите, на нас никто не обращает внимания, там у седьмого суматоха. Встаньте у окошка и говорите потише.

Я сунул ноги в башмаки – стоять босиком на бетонном полу было холодно – и подошел к окошку в двери. Пот на моей коже сох, было прохладно, я дрожал. Впрочем, дрожал я не только от холода.

- Эл. Помните, как вы меня водили в камеру первого?

- Это когда он начал выделываться? Помню, как же.

- Вы не могли бы это устроить еще раз?

- Зачем вам это надо? Он ненормальный гомик.

- Я знаю. Мне очень нужно с ним серьезно поговорить. Более того, я прошу вас не только о том, чтоб вы отвели меня к нему. Но и том, чтоб вы на то время, пока я у него буду, закрыли чем-нибудь окошко. Это очень серьезный и очень личный разговор, который, я надеюсь, ему поможет. И… мне тоже. У нас… проблема….

Наверное, в моем голосе звучало отчаяние, потому что доброе лицо Эла напряглось.

- Мы сможем закрыть окошко, - сказал он, - Крис мой друг. Но слышать-то вас мы все равно будем. Мы отвечаем за вашу безопасность, понимаете?

- Что поделаешь. Просто я не смогу говорить, если буду знать, что за мной наблюдают… Но говорить я буду тихо, и если чего-то не услышите…

- Да, я понял. Но если он что-то выкинет, обязательно позовите нас. Нам проблем не надо.

- Да, конечно.

Он назвал мне день, когда, может быть, получится все это провернуть, если не будет неожиданностей, типа очередного ночного концерта Гесса.

В тот самый день я в саду шепотом сказал Шираху:

- Как вы смотрите на то, что сегодня ночью я опять нанесу вам визит?

Вид у меня был, надо полагать, идиотский. Сны меня уже замучили, и о них я ему не рассказывал, конечно. Не хватало еще раз услышать от него о моих тайных желаниях.

- О, положительно, конечно, - улыбнулся он.

- Если получится.

- То бишь, если у Руди не начнутся очередные схватки?.. И когда только он нам кого-нибудь родит?

- Интересно, кто это будет – мальчик или девочка? – уныло поинтересовался я.

- Это будет миниатюрный фюрерчик с усиками и челочкой. Адольфик…

- Или бисмаркова селедка… в обоих случаях союзники поступили бы разумно, дав разрешение на аборт…

Солнце светило ярко и радостно. В кронах деревьев возились и пересвистывались птицы. Ширах стоял передо мной – без рубашки, с кожей, уже тронутой легким загаром оттенка кофе со сливками. Ему повезло, обычно такие белокожие, как он, обгорают докрасна. В пятницу у нас был парикмахер, который привел в порядок все прически, которые этого заслуживали – но не Ширахову. У него быстро росли волосы, но неизвестно, как ему удавалось уговорить парикмахера не отмахивать на нет его пепельные вихры. Ему просто подровняли их. На этом солнце, с такой улыбкой ему нельзя было дать больше верных двадцати восьми.

А глаза у него все же не голубые. Нет. Как художник говорю, это не голубой цвет, такой глубокий и насыщенный. Синий, скорее.

- Ширах. Всё. Я собираюсь полоть. Уйдите от меня, - проворчал я, - в вашем присутствии работать невозможно.

- Альберт, - сказал он.

- Да.

- Вы страшный невежа. Или просто демонстрируете мне свою неприязнь.

- Господи, что я опять не так делаю, Ширах?

- Я вас давным-давно зову по имени, - обиженно заметил он.

- Вам будет лучше, если я буду звать вас по имени?

- Глупый вопрос.

- Хорошо. Бальдур, не мешайте мне работать.

Надо было видеть его лицо, когда я вошел в его камеру – и сразу же после этого померк коридорный свет. Крис и Эл заслонили окошко какой-то подходящей по размеру дощечкой, или, может, картонкой.

- Альберт, - сказал Ширах, - а вы могли бы совершить побег. Вы так дружите с охраной.

- Вовсе не дружу, просто не доставляю ей проблем, как вы.

- Как я должен это понимать, Альберт?..

- Я пришел, Ши… Бальдур, чтоб поговорить с вами. Раз и навсегда. При неблагоприятном – для меня – конце разговора я никогда больше слова вам не скажу. Благо это не так уж трудно. Никто не обязывает меня нарушать правила именно ради вас. И я с таким же успехом могу болтать с кем угодно еще. И говорите тише, охрана прекрасно нас слышит.

- Не стоит так волноваться, - сказал он, - что вы. Конечно, никто вас не обязывал разговаривать именно со мной. И я с радостью помогу вам выяснить все вопросы…

Наша подчеркнутая серьезность казалась смешной, потому что говорили мы шепотом и выглядели так, чтоб в случае чего легче было ликвидировать последствия нашей ночной диверсии. Ну, собственно, Ширах-то как раз выглядел совершенно естественно – спящий в своей камере заключенный и должен быть в трусах и майке. Но я был в том же самом одеянии. Если меня придется быстро спровадить в мою камеру, мне не придется суетиться и раздеваться.

Мне было не по себе. В тот, первый, раз я себя так не чувствовал – не так далеко все это зашло. А сейчас мне было неуютно под его взглядом. Я чувствовал себя слишком неодетым.

- Итак, - сказал он, - что вы хотели выяснить, Альберт? Да не стойте, присядьте, что ли. Стоите навытяжку, как перед фюрером. А мы ведь с вами почти родные люди. Товарищи по заключению. Что вы ежитесь – холодно? Идите сюда.

Он мягко потянул меня за руку к кровати, усадил, набросил мне на плечи одеяло, сел рядом. Не знаю, как я поддался на это – лучше б мне было сидеть на стуле, но его мягкий нажим и тихий ласковый голос представляли собой непреодолимую силу… я вспомнил свой сон и у меня на миг потемнело в глазах…