Spandau ballet (или о чем не сказал в своих мемуарах Альберт Шпеер) (СИ) - Страница 5

- СЕДЬМОЙ, СТОЯТЬ!..

Охранники скрутили Гесса и потащили – очевидно, в его камеру, из которой он теперь, после факта драки с другим заключенным, не выйдет никуда целую неделю. А может, в карцер. Гесс вырывался и орал, что он не шут, не клоун, он второй человек Рейха, и никакой поганый шпак не будет, НЕ ИМЕЕТ ПРАВА смеяться над ним…

- Сам ты шпак, - несколько гнусаво произнес Ширах, - с каких это пор я шпак, сукин сын?.. Черт, больно…

Из носа у него лилась кровь.

- Лучше подумайте, с каких пор вы такая сволочь, - сказал я ему, - И поделом вам попало, так вам и надо. Какого, действительно, черта вы над ним измываетесь?

- Первый, что там у вас? К врачу надо?..

- Нет, дайте платок, если есть. Спасибо. А то я ж потом не отстираю…

Вообще охранникам не разрешалось передавать заключенным какие-либо предметы без указания начальства, и у русских Ширах платка не допросился бы, но американцы другие люди.

- А все из-за вас, Шпеер, - беззлобно сказал Ширах, он сидел на скамейке, запрокинув голову, чтоб унять кровотечение, - Может, Руди стало бы лучше, если б он вошел в гармонию с природой, съев кузнечика…

Неисправим. Абсолютно.

- Ширах, а вам не кажется, что было бы лучше, если б вас наказали точно так же, как Гесса, потому что на драку его спровоцировали вы?

- Нет, - ответил он, - не кажется. Человека, который верит в целебные свойства кузнечиков, спровоцировать не может ничего, кроме его собственных безумных мозгов. А с вашей стороны очень красиво сначала ржать вместе с другими, а потом говорить такие вещи.

- Позвольте. Я не ржал.

- Что ж, это вас оправдывает. В какой-то мере. А почему в таком случае вы, мой добрый Альберт, не сказали ничего Гессу с самого начала?

- Ширах, - сказал я, терпение у меня лопалось, - прекратите меня допрашивать, ладно? В жизни не видел более отвратительного поведения, чем ваше сейчас. Вы же вовсе не так плохи, как пытаетесь мне показать. Зачем вы это делаете?

Кровь унялась, Ширах аккуратно сложил заляпанный платок, сунул в карман.

- Зачем? – спросил он, - Похоже, я сам не знаю. Может, потому, что мне хочется, чтоб вы не были так равнодушны ко мне. А так хоть ненавидеть будете.

Вот это заявочка.

- С чего вы взяли, что я к вам равнодушен?.. – я воткнул лопату в землю и сел рядом с ним на скамейку, все равно пора было отдохнуть, а разговор становился интересным – я никогда не задумывался, как он видит меня.

- А что, нет?..

- Нет. Вы мне достаточно интересны. Главным образом потому, что мне трудно понять, чем набита ваша голова. Скажем, помните, вы сказали, что каждый мальчик, погибающий на фронте, погибает за Моцарта? Хоть убей не понимаю, при чем здесь Моцарт.

- А я так сказал?

- Сказали. Я потому и запомнил, что не мог понять.

- А действительно, при чем бы здесь Моцарт?.. Не помню. Но не просто же так я сказал… вот и вспомни, к чему все это было… Но я польщен, что вы помните мою болтовню.

- Кроме того, вы мне интересны и с психологической точки зрения. Думаю, вы понимаете, почему… Мне трудно понять, почему вы иногда так себя ведете.

- «Трудно понять», опять «трудно понять». Альберт, вас интересует только то, что вам трудно понять? Вещи, которые просты и понятны, вашего интереса не заслуживают?

- Заслуживают. Но вы не из простых и понятных штучек.

- Загнули. Меня не так сложно понять, как вам кажется.

- Ну, как-то не хочется верить, что вы просто злое и избалованное существо, к тому же помешанное на сексе. Хотя вам очень хочется, чтоб я поверил. Почему вы никогда не говорите со мной по-человечески? Что с вами творится в последнее время и почему вы все это себе позволяете? Хотите сойти с ума и походить на Гесса?

- Стойте, стойте. Что именно?..

- Вы провоцируете охранников, лезете ко мне целоваться, пытаетесь накормить Гесса насекомыми – по-вашему, все это выглядит нормально?

- И это, по-вашему, трудно понять?..

- Лично мне трудно.

- А причина простенькая. Простейшая. Это у меня от недоеба.

- Ширах, опять!..

- Но если это правда?

- Ширах, - я пристально посмотрел на него, - не хотите ли вы убедить меня в том, что все это – от отсутствия секса в вашей нынешней жизни?

- Именно это я и сказал.

- Я не понимаю вас. Мне трудно это представить. Я никогда не был монахом и не практиковал воздержание – но не могу сказать, что нынешнее воздержание сводит меня с ума.

- А меня сводит. Представьте, как вел бы себя Геринг, если б сидел здесь с нами.

- Геринг был наркоман.

- Я тоже. Просто мой наркотик – это любовь.

- Секс, Ширах.

- Нет. Любовь, Альберт. Просто секс меня совсем не интересует. Мне нужно еще и чувствовать что-то, обязательно, - тихо сказал он, - когда я ничего не чувствую к тому, с кем имею дело, я просто не получаю удовольствия.

Его лицо было грустным, задумчивым, и без глумливой ухмылки выглядело куда лучше. Он знал, что очень хорош собой, но истинно хорош был тогда, когда забывал об этом, вот как сейчас, и ничего из себя не ломал.

Поганенькое любопытство заставило меня задать ему вопрос про то, что тогда случилось в незанятой камере с участием охранников и русского надзирателя. Я в принципе догадывался, что, но хотелось услышать от него самого.

- Именно то, о чем вы подумали, Альберт. Сильно я орал, да?..

- Да уж. При такой акустике впечатление было жуткое.

- Ну так и больно было жутко. Что вы думаете – они обходились со мной нежно? Старались быть осторожными? И я орал от удовольствия? Да у меня в глазах темнело от боли, вот и пришлось выть, как грешная душа в аду. А они ничем не рисковали – кто же захочет жаловаться, что с ним такое проделали? Да еще и сказали – только вякни, и мы все четверо скажем, что ты хотел этого сам. И поверят нам, а не тебе, наци, крыса. И потом, разве ты не этого хотел?..

- А вот теперь я вас действительно жалею, честное слово. Это… ужасно, - сказал я, мне действительно стало дурно от этой истории.

- Да не надо. Такие, как я, все же переносят эти вещи легче, чем такие, как вы. Собственно, ничего нового для меня со мной не сделали – просто никогда еще мне от этого не было так больно. И потом, я должен был предполагать, чем это для меня может закончиться – но не предполагал, что именно этим. Не ожидал от них. Но коммунисты – такие же гомофобы, как наци, и относятся к гомосексуалистам с ужасом и брезгливостью. Что им, кстати, нисколько не помешало меня отыметь…

Я почувствовал себя неудобно. Я тоже относился к гомосексуализму как к чему-то крайне недостойному. Впрочем, сидеть рядом с Ширахом мне это нисколько не мешало, сам он, как таковой, у меня таких чувств не вызывал – если только не лез ко мне целоваться.

- А в Спарте, - продолжал он, - гомосексуализм был общественной нормой… Эти отношения считались более гармоничными и совершенными, чем отношения с женщиной. И никто от этого не становился никудышним воином или отсталым выродком.

- Вы не считаете гомосексуальность противоестественным явлением?

- Если б она была противоестественным явлением, ни у кого бы не было эрогенных зон в заднице, Альберт. А они там имеются у многих. И желание испытать это бывает у многих – просто его боятся, как огня. Вот у вас тоже есть, и вы тоже боитесь, иначе бы вам не приснился ваш глубоко политический сон. Я думаю, что буду прав, если скажу, что вы проснулись с эрекцией.

- Правы. Но ничего приятного в этом не было.

- Конечно, что приятного в эрекции, если нельзя испытать удовлетворение. А то, что происходящее во сне не было вам приятно – ложь, иначе бы никакой эрекции не было.

- Ширах, уж не хотите ли вы убедить меня в том, что я тоже гомосексуалист? – поинтересовался я позабавленно, хотя от его аргументов у меня в груди возник холодок.

- Не думаю, что все настолько серьезно. У вас глаза как плошки, успокойтесь. Просто дело в том, что вы, что бы вы ни говорили, все-таки находите меня привлекательным и просто боитесь думать о том, что чувствуете, когда думаете обо мне.