Созвездие Видений - Страница 14
Меда быстро переступила с ноги на ногу, опуская руки, и по телам зверей пробежала судорога. Они пали на все четыре лапы и, напрягая хвосты, потянулись друг к другу.
Руки Меды затрепетали, а потом и по ее телу пролилась дрожь; она заколыхалась, словно диковинный цветок… Извивы ее рук, резкие взмахи ног, наклоны, изгибы, повороты — все это стремительно чередовалось, звери извивались в такт, только для нее это было танцем, а для них — страстной игрой, и вот наконец два долгих гибких тела сплелись, и только огни их глаз горели, метались, озаряя замершее тело Меды, и тихий стон пронесся над поляной.
Что, что это? Танцы Таитрары? Нет, где там! Каждая из их двухсот поз напоминала холодную, скупую геометрическую фигуру рядом с этой пляской плоти, которой дирижировала и которую вела Меда!
Север не чувствовал своего тела. Он словно бы весь перелился во взоры свои, обнимающие напряженный, вытянувшийся ввысь стан Меды. Ее полузакрытые глаза следили за ним, и Северу почудилось, будто коО-то нервными, дрожащими пальцами дернул застежки его комбинезона… странно, это оказались его собственные пальцы.
Но он еще противился. Не понимал, не верил, не знал. Он еще инстинктивно цеплялся памятью за знакомые обряды, где обязательно яркий свет, и ритмические мелодии, и холодновато-спокойные глаза подруг, а ты наперечет помнишь номер каждой ласки и порою думаешь: «Скорее бы все кончилось. Еще столько дел на сегодня!» Он всегда знал только это. Он боялся другого!
Боялся этого сладострастного стона огненнооких зверей. Боялся, что неведомый бог Желание пленит его!
И вдруг Меда пошатнулась.
Руки ее повисли, голова запрокинулась, колени подогнулись. Но Север одним прыжком оказался рядом и успел подхватить ее переломившееся тело, рывком поднял голову:
— Что ты, что?..
Взгляд ее ожег его. Она распрямилась так стремительно, что губы ткнулись в его губы. И в тот же миг она повила его ногами, оплела руками плечи. Он шатнулся, и шелковая трава приняла их.
Нецый мчался, не разбирая дороги, чуя, что уже никогда, ни за что не исторгнет из себя ужаса, коего натерпелся в Обители Уснувших — и потом, после. А ведь он вовсе не хотел этого, не просил таких знаний и таких зрелищ! Это было как врата смерти!
Он гнал вспоминания, но жуткие рваные картины вновь и вновь возникали пред взором, заслоняя деревья, поваленные стволы, сплетенье ветвей. И негодованье на какую-то злую силу возрастало в его душе — силу, которая допустила его увидеть, все это, испытать весь этот ужас.
Но нет, он не вправе гневить богов своим гневом на них. И злоба его, свившись змеей, сделала скачок — и обратилась против тех троих, кого он мог обвинить прямо — и безопасно для себя.
Лиховид-чужак. Меда. И Атей…
Не зная и не понимая ничего толком, Нецый чуял: старик не простой колдун, предался он в вечное порабощение потусторонней тьме, не зря же вывел его лаз из пещеры — в избу Атея! Не людскими руками тот лаз вырыт, вел он не только под землею, но, чудилось, и сквозь чёрные дыры в небесном пологе!
Нет. Не думать. Страшно! И пока ходят по земле эти трое, страх не выпустит Нецыя из своих пут. Значит…
Он приостановился перевести дух. Ладони жгло как огнем, и, взглянув на них, Нецый увидел кое-где белый налет, приставший к коже и рукавам рубахи. Точно таким же белым прахом сделалось покрыто одеяние Уснувшего послед ого, как Нецый постранствовал темным коридором, и, наверное, эта пыль попала на руки, когда он выбирался из тех злокозненных одежд. Надо смыть это с себя, да поскорее!
Нецый потянул ноздрями воздух. Так и есть. Близко вода.
Ветви здесь сплетались у самой земли, так что ни пройти ни проехать ни пешему ни конному, и Нецыю пришлось ползком ползти. И вскоре мягкое, сырое травяное болоние сменилось жесткими камушками, и Нецый смог распрямиться. Да так и замер.
Лес отступил от круглого каменного кургана. Сроду не бывал здесь Нецый, а между тем по стежке, с которой на запах воды свернул, многажды хаживал. Но и до него сюда приходили люди: средь камушков набита узенькая тропка, ведущая на самое верховье кургана, и чуть дрожит-колышется над ней марево, словно над костром.
Что за притча? А где ж вода? Может быть, в горушке источник бьет?
Озираясь, Нецый опасливо взобрался на курган, да и ахнул.
В углублении, похожем на каменную чашу, лежало у его ног круглое озерко. Стены каменные были белы, оттого и вода чудилась белой. У самых стен она мерно плескалась, а в середке озерка закручивалась воронкой, тихо журча.
«Да ведь это же Белоомут!..»
От такой догадки Нецыя чуть не сбросило в озеро. Он плюхнулся на колени и земно поклонился чудодейной воде.
Никогда не видал Нецый сего места священного, да и никто из невроз-мужчин не смог бы похвалнться, что побывал здесь. Тайну Белоомута свято берегли женщины племени, передавая ее поколенно, от матери к дочери, и Нецый знал, что никакие посулы и угрозы не заставили бы их открыть, где сокрыт Белоомут. Среди невров блуждали слухи, что после ночи с мужчиной сюда должна прийти женщина и, вознеся мольбы Дидилии, ведающей тайнами многоплодия, омыться в водах Белоомута, если желает, чтобы проросло излитое в нее семя. Впрочем, соплеменники Нецыя не имели большой охоты дознаваться до божественных причуд и не мешали своим подругам творить свои волшебства, чтоб не жить бесчадно. Да и Нецыю в голову не пришло бы доискиваться сего места, хоть и считал он все эти бабьи таинства бесстыдием срамным Ну а коли набрел — лучше уйти подобру-поздорову, чтоб не обидеть богов. Он начал подниматься, как вдруг боль в руках напомнила о себе.
Ох, да что! Пусть простят боги! Вода — она и есть вода.
Нецый сунул руки в белые клубящиеся струи и даже зажмурился от облегчения. Как хорошо! Сидеть бы вот так всегда… но вдруг сердце екнуло: неподалеку хрустнул сучок.
Нецый скатился с каменной осыпи, в два прыжка достиг деревьев и, ужом извиваясь, пополз прочь, подальше отсюда, бормоча про себя: «Счастлив медведь, что не попался стрелку, — счастлив и стрелок, что не попался медведю!» Неровен час, попадешься на глаза бабам… сживут со свету, и никто не заступится. Да и есть у него другие заботы!
Севера она оставила почивать под охраной натешившихся рысеней, а сама еще по темну, тихо ускользнула в чащу. День миновал быстрее окомига! Солнце ведь еще шло в вышину, когда обозленная Зорянка назвала на Лиховида змей и зверей, а потом пала в траву, опутанная его руками, — а теперь ночь на земле.
О, сейчас-то Зорянка не ведала ни малого страха пред темным шумом лесным! Чудилось, не скрипят, не скрежещут древесные стволы и ветви, а негромко, слаженно поют своими могучими голосами, поют ту же песнь, что зародилась в сердце Зорянкн. Тело ее было легким, ноги — проворными, алчба любострастная не терзала более, и она, не чуя устали, бежала и бежала сквозь лес, пока не увидела приметного дуба, а рядом — зарослей шиповника.
Чужой в них в кровь раздерется, но Зорянкнны ноги уже нащупали узехонькую тропу, ведущую в просвет зарослей, а вскоре заструился поодаль туман над заветным озером.
Не впервые была здесь Зорянка, но впервые пришла она сюда затем, зачем приходили другие женщины. Прежде Белоомут был для нее лишь чудом, на поверхности коего могла она увидеть то, что недавно происходило на брегах его. Всего лишь Любопытство, девичья шалость, не больше! А ныне… Она погладила свой живот, словно бы там уже затаилось дитя Лиховида, и, без опаски взбежала на каменные ступени кургана, охраняющего в сердцевине своей Белоомут. Зорянка знала: никто не придет сюда ночью. Луна плыла по небесам, и свет ее был столь ясен, что затмевал сияние звезд. Блекло серебрилось Становище, перемигивались Бабы, но сколь ни напрягала взор Зорянка, не удалось ей рассмотреть Созвездия Видений. Как же далеко оно, как страшно далекої
Тоска стиснула было сердце, но Зорянка не поддалась ей и, опустив глаза, стала пристально глядеть в туман, окутавший Белоомут. Постепенно, словно повинуясь ее взору, дымка разошлась, и серебряно сверкающая поверхность озера отразила лунный свет, и густо-синее небо, и обнаженную фигуру.