Созвездие Стрельца - Страница 6

Ивану Николаевичу приходит в голову мысль: «Вот бы депутатов исполкома нового созыва да запрячь в штатную работу исполкома, чтобы они отвечали за каждодневную работу его каждый на своем участке! Интересно, что бы из этого получилось?» Он с раздражением думает о бухгалтере городского Совета, который не считает нужным часто бриться и ходит обросший рыжими волосами, словно дикарь, — его включают в избирательные списки не потому, что он известен в городе и пользуется уважением избирателей, а потому, что он работает в бухгалтерии исполкома уже десятый год. Хорошо бы на его место поставить депутата — бухгалтера авторемонтного завода, который славится среди городского актива как великолепный хозяин. Но Иван Николаевич тут же обрывает себя: «Чего захотел! Да попробуй я его взять, так директор до Председателя Совета Министров дойдет!»

Вихров горячо рассказывает о положении семьи одного солдата по фамилии Лунин. Положение у нее действительно плохое, но Иван Николаевич чуть морщится: «Ну, расписал! Ну, плохо — так и скажи, что плохо, а то прямо словно роман пишет!» Он отмечает, что прошло уже десять минут из тех, что он отвел Вихрову. Он разжимает пальцы, чтобы показать депутату на часы, по останавливает себя: Вихров искренне взволнован, чуть задыхается, и щеки его горят. Пусть уж заканчивает!

Ах, депутат, депутат! Из этого города на фронт ушло пятьдесят тысяч человек. Большинство — семейные. Половина из них были единственными кормильцами. У доброй трети остались ребята. Только малая часть из них обеспечена на зиму овощами, теплой одеждой и топливом. Овощи остались в селе, теплая одежда идет на фронт, для солдат, топливо надо вывозить из леса или взять в шахтах, а рабочих рук не хватает. Женщины, подростки и мужчины, освобожденные от воинской обязанности, используются на всех тяжелых работах: расчистке железнодорожных путей, разгрузке транспортов, пришедших с острова, да так и не разгруженных… Вот этот депутат тоже отработал свои сорок восемь часов в затоне, где с осени стояли баржи с соленой рыбой, а потом полтора месяца болел: ему категорически запрещено подвергаться чрезмерному охлаждению, а там ветер со всех сторон, как бешеный…

Не так все это просто, товарищ депутат! Не так просто! В городе не хватает угля и дров — сегодня отдано распоряжение прекратить отопление всех учреждений в городе, кроме больниц, яслей, детских садов и школ, до тех пор, пока не будут расчищены заносы на магистральных путях… Иван Николаевич невольно выпрямляется и откидывается в кресле, по привычке придвигаясь поближе к радиатору за спиной. Но что это такое? От радиатора идет ощутимое тепло. Вот свинство! Все-таки кто-то позаботился о том, чтобы и в эти аварийные дни отцы города получили свою порцию тепла! Хорош примерчик! Горсовет заставляет всех мерзнуть, а сам сидит в тепле. Иван Николаевич сдвигает брови и думает сердито: «Ох, я же тебя на бюро пропесочу!» — это про своего заместителя, который отвечает за экономию топлива, и вдруг замечает, что Вихров уже давно замолк и выжидательно, с некоторым недоумением глядит на него. «А, черт! Как неловко получилось!» — спохватывается Иван Николаевич и по привычке солидно говорит Вихрову:

— Ну что ж! Давайте суммировать.

— Как? — спрашивает Вихров. — Суммировать? Что же тут суммировать? В этом подвале дальше они жить не могут, это ясно как божий день. Это раз! На работу надо устраивать куда-то — это два! Поверьте, Иван Николаевич, я не стал бы вас беспокоить, если бы положение этой семьи было хоть на йоту легче… Можете представить, до какого отчаяния дошла мать, если она от меня требует вернуть мужа живым с фронта! Это ведь не так просто…

— Кто это говорит так?

— Лунина.

— Какая Лунина?

— Та Лунина, о которой я вам рассказываю, Иван Николаевич! — кротко говорит Вихров, готовый «суммировать» опять с самого начала свою повесть о Луниной.

— Ах да! — замечает Иван Николаевич и задумывается. — Лунина… Лунина… А, собственно, почему вы хотите, чтобы я занимался ее положением, товарищ Вихров? Есть у нас женсовет, есть у нас Красный Крест — это сейчас их основное дело! Есть военкоматы! Есть, наконец, постоянные комиссии! Пусть они и занимаются. Ведь поймите же, что устройство одной семьи не разрешает положения других. Дайте нам три дня сроку — завезем в город топливо, дадим на пайки кету, разгрузка барж уже подходит к концу, подбросим ремонтные материалы, в пути тес, гвозди, строительный брус, стекло и так далее. Легче будет не одной Луниной! Понимаете…

Но Вихров тем же тихим, упрямым голосом говорит:

— Если мы поможем ей сейчас, меньше будет семей, нуждающихся в срочной помощи! — говорит он и улыбается. — А потом — я занимаюсь Луниной как член постоянно действующей комиссии исполкома. Вы можете ею не заниматься, но я прошу, по долгу депутата, сделать то, на что у меня нет силы!

— Ну, например? — осторожно спрашивает Иван Николаевич, досадуя на упрямого Вихрова, и думает: «Вот уперся! Видно, хохол! Впрочем, если бы он был с Украины, то был бы Вихро, Вихорко, а не Вихров!»

— Ну, дать ей другую квартиру, то есть комнату!

— А откуда я возьму ей комнату? — вспылив, говорит Иван Николаевич. — Что у меня, в жилетном кармане комнаты-то? Треть жилого фонда в городе принадлежит теперь армии, а с КЭЧ надо разговаривать, гороху наевшись. Я могу даже позвонить начальнику КЭЧ. Увидите, что он мне скажет! — Иван Николаевич, разгорячась, хватает телефонную трубку.

— Вам-то он хоть что-нибудь да скажет. А со мной просто не будет разговаривать! — отвечает Вихров.

Он все более волнуется, и ему становится нехорошо. Дыхание его учащается, становится сиплым, и какие-то свистящие звуки возникают в его груди. Ему хочется расстегнуть воротник, хотя он понимает, что это уже не поможет, — начался очередной приступ астмы. Губы его синеют. Он наклоняет голову и смотрит на Ивана Николаевича исподлобья — в этой позе ему легче дышать, хотя его позу и нельзя назвать вежливой.

Но разговор председателя городского Совета с начальником КЭЧ кончается довольно быстро. Желая доказать свое бессилие, Иван Николаевич кричит в трубку каким-то страшно будничным голосом, от которого, как кажется Вихрову, тому, кто взял трубку на другом конце провода, ясным станет, как мало заинтересован Иван Николаевич в предмете разговора:

— Алё!.. Здорово, здорово… Это я тебя беспокою!.. Да… По пустякам не стал бы. Да… Можешь считать, что я у тебя в долгу буду, если сделаешь!.. Что, не буду? А ты откуда знаешь?.. Никогда не бываю? Ну, это тебе так кажется… А ты как? Трудно? Ну, этим меня не удивишь — мне тоже каждый день трудно! — Вдруг лицо его оживляется, он поднимает вверх брови и кивает в сторону Вихрова: мол, послушай! — и продолжает заинтересованно: — Ну, посмотри, посмотри! У вас каждый божий день передвижения. Вот сейчас в Бикин отправляются. Как откуда знаю? Я, брат, по должности обязан все знать! — Он заслоняет переговорную трубку ладонью и говорит Вихрову: — А ты чего скорчился? Плохо? Эх ты, депутат… Обожди немного. Сейчас он поищет что-то! — И живо говорит в трубку: — Да, да! Я слушаю… Что? Где, где, ты говоришь? — Он с каким-то особым выражением вдруг смотрит на Вихрова, в глазах его появляется усмешка. Кажется, то, что говорит ему начальник КЭЧ, неожиданно его развеселило. — Да, да! — говорит он в трубку. — По-моему, это даже хорошо будет!.. Ладно… Ладно… Спасибо! Ну, жму руку!

Он взглядывает на часы, на Вихрова, на бумаги и яростно машет рукой.

— Ну, будь здоров, товарищ дорогой! Я уже опаздываю! Будет квартира твоей Луниной! Считай, что добился этого! Хотя, знаешь, все это смахивает на частную благотворительность, а не на организованную помощь семьям воинов. Вот так!

У Вихрова начинается удушливый кашель. Он молча пожимает протянутую ему руку Ивана Николаевича и, сгорбившись, стараясь не особенно громко кашлять, выходит из кабинета.

Председатель, сморщась, смотрит на спину Вихрова, который сразу становится как-то меньше ростом. Сам он ничем не болел, и здоровью его завидует весь городской актив. То, что происходит с Вихровым, ужасает его, и он панически думает: «Ну, не дай бог, ежели меня когда-нибудь так же скрутит!»